уже тронутая в рассудке
Моисеевайте (но попрежнему водимая конвоем на работу), не замечая оцепления
пошла “к маме”. ЕЈ схватили, у вахты привязали к столбу и объявили, что “за
побег” весь лагерь лишается ближайшего воскресенья (обычный приЈм). Так
возвращавшиеся с работы бригады плевали в привязанную, кто и бил: “Из-за
тебя, сволочи, выходного не будет!” Моисеевайте блаженно улыбалась.
А сколько растления вносит то демократическое и прогрессивное
“самоокарауливание” а по-нашему — самоохрана, еще в 1918 году
провозглашенное? Ведь это — одно из главных русл лагерного растления:
позвать арестанта в самоохрану! Ты — пал, ты — наказан, ты — вырван из
жизни, — но хочешь быть не на самом низу? Хочешь еще над кем-то выситься с
винтовкой? над братом своим? На! держи! А побежит — стреляй! Мы тебя даже
товарищем будем звать, мы тебе — красноармейский паЈк.
И — гордится. И — холопски сжимает ложе. И стреляет. И — строже еще,
чем чисто-вольные охранники. (Как угадать: тут действительно курослепая вера
в “социальную самодеятельность”? Или ледяной презрительный расчЈт на самые
низкие человеческие чувства?)
Да ведь не только самоохрана: и самонадзор, и самоугнетение — вплоть
до начальников ОЛПов все были из зэков в 30-е годы. И заведующий
транспортом. И заведующий производством. (А как же иначе, если 37 чекистов
на 100 тысяч зэков Беломорканала?) Да оперуполномоченные — и те были из
зэков!! Дальше в “самодеятельности” уже и идти некуда: сами над собой
следствие вели! Сами против себя стукачей заводили!
Да. Да. Но я этих бесчисленных случаев растления не стану рассматривать
здесь. Они — всем известны, их уже описывали и будут. Довольно с меня
признать их. Это — общее направление, это — закономерность.
Зачем о каждом доме повторять: а в мороз его выхолаживает. Удивительнее
заметить, что есть дома, которые и в мороз держат тепло.
Шаламов говорит: духовно обеднены все, кто сидел в лагерях. А я как
вспомню или как встречу бывшего зэка — так личность.
Шаламов и сам в другом месте пишет: ведь не стану же я доносить на
других! ведь не стану же я бригадиром, чтобы заставлять работать других.
А отчего это, Варлам Тихонович? Почему это вы вдруг не станете стукачом
или бригадиром, раз никто в лагере не может избежать этой наклонной горки
растления? Раз правда и ложь — родные сестры? Значит, за какой-то сук вы
уцепились? В какой-то камень вы упнулись — и дальше не поползли? Может,
злоба всЈ-таки — не самое долговечное чувство? Своей личностью и своими
стихами не опровергаете ли вы собственную концепцию?4
А как сохраняются в лагере (уж мы прикасались не раз) истые религиозные
люди? На протяжении этой книги уже замечали их уверенное шествие через
Архипелаг — какой-то молчаливый крестный ход с невидимыми свечами.