Я. Мандельштам: наша жизнь так пропиталась тюрьмою,
что простые многозначительные слова “взяли”, “посадили”, “сидит”,
“выпустили”, даже без текста, у нас каждый понимает только в одном смысле!
Ощущения беззаботности наши граждане не знали никогда.
(2). ПРИКРЕПЛЕННОСТЬ. Если б можно было легко менять своЈ место
жительства, уезжать оттуда, где тебе стало опасно — и так отряхнуться от
страха, освежиться! — люди вели бы себя смелей, могли б и рисковать. Но
долгие десятилетия мы были скованы тем порядком, что никакой работающий не
мог самовольно оставить работу. И еще — пропиской все были привязаны по
местам. И еше — жильЈм, которого не продашь, не сменишь, не наймЈшь. И
оттого было смелостью безумной — протестовать там, где живешь, или там, где
работаешь.
(3). СКРЫТНОСТЬ, НЕДОВЕРЧИВОСТЬ. Эти чувства заменили прежнее открытое
радушие, гостеприимство (еще не убитые и в 20-х годах). Эти чувства —
естественная защита всякой семьи и каждого человека, особенно потому, что
никто никуда не может уволиться, уехать, и каждая мелочь годами на прогляде
и на прослухе. Скрытность советского человека нисколько не избыточна, она
необходима, хотя иностранцу может порой показаться сверхчеловеческой. Бывший
царский офицер К. У. только потому уцелел, никогда не был посажен, что,
женясь, не сказал ж е н е о своЈм прошлом. Был арестован брат его, Н. У. —
так жена арестованного, пользуясь тем, что они с Н. У. в момент ареста жили
в разных городах, скрыла его арест от своего о т ц а и с е с т р ы — чтоб
они не проговорились. Она предпочла сказать им, и всем (и потом долго
играть), что муж еЈ бросил! Это — тайны одной семьи, рассказанные теперь,
через 30 лет. А какая городская семья не имела их?
В 1949 году у соученицы студента В. И. арестовали отца. В таких случаях
все отшатывались и это считалось естественно, а В. И. не усторонился,
открыто выразил девушке сочувствие, искал, чем помочь. Перепуганная таким
необычайным поведением, девушка отвергла помощь и участие В. И., она соврала
ему, что не верит в правдивость своего арестованного отца, наверно он всю
жизнь скрывал своЈ преступление от семьи. (Только в хрущевское время
разговорились: девушка решила тогда, что В. И. — либо стукач, либо член
антисоветской организации, ловящей недовольных.)
Это всеобщее взаимное недоверие углубляло братскую яму рабства. Начни
кто-нибудь смело открыто высказываться — все отшатывались: “провокация!”
Так обречЈн был на одиночество и отчуждение всякий прорвавшийся искренний
протест.
(4). ВСЕОБЩЕЕ НЕЗНАНИЕ. Таясь друг от друга и друг другу не веря, мы
сами помогали внедриться среди нас той абсолютной негласности, абсолютной
дезинформации, которая есть причина причин всего происшедшего — и
миллионных посадок и их массовых одобрений.