О, счастлив штат Нью-Йорк, имея такого проницательного осла в качестве
судьи!
Ах, сытые, беспечные, близорукие, безответственные иностранцы с
блокнотами и шариковыми ручками! — от тех корреспондентов, которые еще в
Кеми задавали зэкам вопросы при лагерном начальстве! — сколько вы нам
навредили в тщеславной страсти блеснуть пониманием там, где не поняли вы ни
хрена!
Человеческого достоинства! Того, кто осужден без суда? Кого на станциях
у столыпинов сажают задницей в грязь? Кто по свисту плЈтки гражданина
надзирателя скребЈт пальцами землю, политую мочей, и относит — чтобы не
получить карцера? Тех образованных женщин, которые как великой чести
удостаивались стирки белья и кормления собственных свиней гражданина
начальника лагпункта? И по первому пьяному жесту его становились в доступные
позы, чтобы завтра не околеть на общих?
…Огонь, огонь! Сучья трещат, и ночной ветер поздней осени мотает
пламя костра. Зона — тЈмная, у костра — я один, могу еще принести
плотничьих обрезков. Зона — льготная, такая льготная, что я как будто на
воле — это райский остров, это “шарашка” Марфино в еЈ самое льготное время.
Никто не наглядывает за мной, не зовЈт в камеру, от костра не гонит. Я
закутался в телогрейку — всЈ-таки холодновато от резкого ветра.
А о н а — который уже час стоит на ветру, руки по швам, голову
опустив, то плачет, то стынет неподвижно. Иногда опять просит жалобно:
— Гражданин начальник!.. Простите!.. Простите, я больше не буду…
Ветер относит еЈ стон ко мне, как если б она стонала над самым моим
ухом. Гражданин начальник на вахте топит печку и не отзывается.
Это — вахта смежного с нами лагеря, откуда их рабочие приходят в нашу
зону прокладывать водопровод, ремонтировать семинарское ветхое здание. От
меня за хитросплетением многих колючих проволок, а от вахты в двух шагах,
под ярким фонарЈм, понуренно стоит наказанная девушка, ветер дЈргает еЈ
серую рабочую юбочку, студит ноги и голову в лЈгкой косынке. ДнЈм, когда они
копали у нас траншею, было тепло. И другая девушка, спустясь в овраг,
отползла к Владыкинскому шоссе и убежала — охрана была растяпистая. А по
шоссе ходит московский городской автобус, спохватились — еЈ уже не поймать.
Подняли тревогу, приходил злой чЈрный майор, кричал что за этот побег, если
беглянку не найдут, весь лагерь лишает свиданий и передач на месяц. И
бригадницы рассвирепели, и все кричали, а особенно одна, злобно вращая
глазами: “Чтоб еЈ поймали, проклятую! Чтоб ей ножницами — шырк! шырк! —
голову остригли перед строем!” (То не она придумала, так наказывают женщин в
ГУЛаге.) А эта девушка вздохнула и сказала: “Хоть за нас пусть на воле
погуляет!” Надзиратель услышал — и вот она наказана: всех увели в лагерь, а
еЈ поставили по стойке “смирно” перед вахтой.