И. В. Швед оглох, составляя поезда в Норильске при любой вьюге; потом
работал кочегаром по 12 часов в сутки. Но справок-то нет! В собесе пожимают
плечами: “представьте свидетелей”. Моржи нам свидетели… — И. С. Карпунич
отбыл двадцать на Колыме, измучен и болен. Но к 60 годам у него нет
“двадцати пяти лет работы по найму” — и пенсии нет. Чем дольше сидел
человек в лагере, тем он больней, и тем меньше стажа, тем меньше надежды на
пенсию.
Ведь нет же у нас, как в Англии, “общества помощи бывшим заключЈнным”.
Даже и вообразить такую ересь страшно.2
Пишут так: “в лагере был один день Ивана Денисовича, а на воле —
второй”.
Но позвольте! Но кажется же, с тех пор восходило солнце свободы? И
простирались руки к обездоленным: “Это не повторится”! И даже, кажется,
слЈзы капали на съездовские трибуны?
Жуков (из Коврова): “Я стал не на ноги, а хоть немного на колени”. Но:
“Ярлык лагерника висит на нас и под первое же сокращение попадаем мы”. — П.
Г. Тихонов: “Реабилитирован, работаю в научно-исследовательском институте, а
всЈ же лагерь как бы продолжается. Те самые олухи, которые были начальниками
лагерей,” опять в силе над ним. — Г. Ф. Попов: “Что’ бы ни говорилось, что
бы ни писалось, а сто’ит моим коллегам узнать, что я сидел, и как бы
нечаянно отворачиваются”.
Нет, силЈн бес! Отчизна наша такова: чтоб на сажень толкнуть еЈ к
тирании — довольно только брови нахмурить, только кашлянуть. Чтоб на вершок
перетянуть еЈ к свободе — надо впрячь сто волов и каждого своим батогом
донимать: “Понимай, куда тянешь! понимай, куда тянешь!”
А форма реабилитации? Старухе Ч-ной приходит грубая повестка: “явиться
завтра в милицию к 10 часам утра”. Больше ничего! Дочь еЈ бежит с повесткой
накануне вечером: “Я боюсь за еЈ жизнь. О чЈм это? Как мне еЈ подготовить?”
“Не бойтесь, это — приятная вещь, реабилитация покойного мужа”. (А может
быть — полынная? Благодетелям в голову не приходит.)
Если таковы формы нашего милосердия — догадайтесь о формах нашей
жестокости!
Какая была лавина реабилитаций! — но и она не расколола каменного лба
непогрешимого общества! — ведь лавина падала не туда, куда надо бровь
нахмурить, а куда впрягать тысячу волов.
“Реабилитация — это тухта!” — говорят партийные начальники
откровенно. “Слишком многих нареабилитировали!”
Вольдемар Зарин (Ростов Н/Д) отсидел 15 лет и с тех пор еще 8 лет
смирно молчал. А в 1960-м решился рассказать сослуживцам, как худо было в
лагерях. Так возбудили на него следственное дело, и майор КГБ сказал Зарину:
Реабилитация — не значит невиновность, а только: что преступления были
невелики. Но что-то остаЈтся всегда!
А в Риге в том же 1960-м дружный служебный коллектив три месяца кряду
травил Петропавловского за то, что он скрыл расстрел своего отца.