.. в 1937
году!
И недоумевает Комогор: “Кто ж ходит сегодня в правых и кто в виноватых?
Куда деваться, когда мурло вдруг заговорит о равенстве и братстве?”
Маркелов после реабилитации стал не много, не мало — председатель
промстрахсовета, а проще — месткома артели. Так председатель артели не
рискует этого народного избранника оставить на минуту одного в своЈм
кабинете! А секретарь партбюро Баев, одновременно сидящий на кадрах,
перехватывает на всякий случай всю месткомовскую переписку Маркелова. “Да не
попала ль к вам бумага насчЈт перевыборов месткомов?” — “Да было что-то
месяц назад”. — “Мне ж нужна она!” — “Ну нате читайте, только побыстрей,
рабочий день кончается!” — “Так она ж адресована мне! Ну, завтра утром вам
верну!” — “Что вы, что вы, — это документ”. — Вот залезьте в шкуру этого
Маркелова, сядьте под такое мурло, под Баева, да чтоб вся ваша зарплата и
прописка зависели от этого Баева, — и вдыхайте грудью воздух свободного
века!
Учительница Деева уволена “за моральное разложение”: она уронила
престиж учителя, выйдя замуж за… освободившегося заключЈнного (которому в
лагере преподавала)!
Это уже не при Сталине, это — при Хрущеве. И одна только реальность
ото всего прошлого осталась — СПРАВКА. Небольшой листок, сантиметров 12 на
18. Живому — о реабилитации. МЈртвому — о смерти. Дата смерти — еЈ не
проверишь. Место смерти — крупный большой Зет. Диагноз — сто штук
пролистай, у всех один, дежурный.3 Иногда — фамилии свидетелей
(выдуманных).
А свидетели истинные — все молчат.
Мы — молчим.
И откуда же следующим поколениям что’ узнать? Закрыто, забито,
зачищено.
“Даже и молодЈжь, — жалуется Вербовский, — смотрит на
реабилитированных с подозрением и презрением”.
Ну, молодЈжь-то не вся. Большей части молодЈжи просто наплевать —
реабилитировали нас или не реабилитировали, сидит сейчас двенадцать
миллионов или уже не сидит, они тут связи не видят. Лишь бы сами они были на
свободе с магнитофонами и лохмокудрыми девушками.
Рыба ведь не борется против рыболовства, она только старается
проскочить в ячею’.

___

Как одно и то же широко известное заболевание протекает у разных людей
по-разному, так и освобождение, если рассматривать ближе, очень по-разному
переживается нами.
И — телесно. Одни положили слишком много напряжения для того, чтобы
выжить свой лагерный срок. Они перенесли его как стальные: десять лет не
потребляя и доли того, что телу надо, гнулись и работали; полуодетые, камень
долбили в мороз — и не простуживались. Но вот — срок окончен, отпало
внешнее нечеловеческое давление, расслабло и внутреннее напряжение. И таких
людей перепад давлений губит.