Устроимся на работу лесником,
объездчиком, наконец пастухом и будем подальше от людей, от политики, от
всего этого бренного мира” (В. В. Поспелов). Авенир Борисов первое время на
воле всЈ держался от людей в стороне, убегал в природу. “Я готов был
обнимать и целовать каждую берЈзку, каждый тополь. Шелест опавших листьев (я
освободился осенью) казался мне музыкой, и слЈзы находили на глаза. Мне было
наплевать, что я получал 500 грамм хлеба — ведь я мог часами слушать тишину
да еще и книги читать. Вся работа казалась на воле лЈгкой, простой, сутки
летели как часы, жажда жизни была ненасытной. Если есть вообще в мире
счастье, то оно обязательно находит каждого зэка в первый год его жизни на
свободе!”
Такие люди долго ничего не хотят иметь: они помнят, что имущество легко
теряется, как сгорает. Они почти суеверно избегают новых вещей, донашивают
старое, досиживают на ломаном. У одного моего друга мебель такая: ни сесть,
ни опереться ни на что, всЈ шатается. “Так и живЈм, — смеются, — от зоны
до зоны”. (Жена — тоже сидела.)
Л. Копелев вернулся в 1955 году в Москву и обнаружил: “Трудно с
благополучными людьми! Встречаюсь только с теми из прежних друзей, кто хоть
как-то неблагополучен”.
Да ведь по-человечески только те и интересны, кто отказались лепить
карьеру. А кто лепит — скучны ужасно.
Однако люди — разны. И многие ощутили переход на волю совсем иначе
(особенно в пору, когда ЧКГБ как будто чуть смежало веки): ура! свободен!
теперь один зарок: больше не попадаться! теперь — нагонять и нагонять
упущенное!
Кто нагоняет в должностях, кто в званиях (учЈных или военных), кто — в
заработках и сберегательной книжке (у нас говорить об этом — тон дурной, но
тишком-то считают…) Кто — в детях. Кто… Валентин М. клялся нам в
тюрьме, что на воле будет нагонять по части девиц, и верно: несколько лет
подряд он днЈм — на работе, а вечера, даже будние, — с девицами, и всЈ
новыми; спал по 4-5 часов, осунулся, постарел. Кто нагоняет в еде, в мебели,
в одежде (забыто, как обрезались пуговицы, как гибли лучшие вещи в
предбанниках). Опять приятнейшим занятием становится покупать.
И как упрекнуть их, если, правда, столько упущено? Если вырезано из
жизни — столько?
Соответственно двум разным восприятиям воли — и два разных отношения к
прошлому.
Вот ты пережил страшные годы. Кажется, ты ведь не чЈрный убийца, ты не
грязный обманщик, — так зачем бы тебе стараться забыть тюрьму и лагерь?
Чего тебе стыдиться в них? Не дороже ли считать, что они обогатили тебя? Не
вернее ли ими гордиться?
Но сколь же многие (и такие не слабые, такие не глупые, от которых
совсем не ждЈшь!) стараются — забыть! Забыть как можно скорей! Забыть всЈ
начисто! Забыть, как его и не было!
Ю.