Бурцев в эмигрантском журнале поносил даже интимную жизнь царя.
Воротясь на родину (1914 г., патриотический подъЈм) — расстрелян? Неполный
год тюрьмы со льготами в получении книг и письменных занятиях.
Топору невозбранно давали рубить. А топор своего дорубится.
Когда был, как говориться, “репрессирован” Тухачевский, то не только
разгромили и посадили всю его семью (уж не упоминаю, что дочь исключили из
института), но арестовали двух его братьев с женами, четырЈх его сестер с
мужьями, а всех племянников и племянниц разогнали по детдомам и сменили им
фамилии на Томашевичей, Ростовых и т. д. Жена его расстреляна в
казахстанском лагере, мать просила подаяние на астраханских улицах и
умерла.10 И то же можно повторить о родственниках сотен других именитых
казнЈнных. Вот что значит преследовать.
Главной особенностью преследований (не-преследований) в царское время
было пожалуй именно: что никак не страдали родственники революционера.
Наталья Седова (жена Троцкого) в 1907 беспрепятственно возвращается в
Россию, когда Троцкий — осужденный преступник. Любой член семьи Ульяновых
(которые в разное время тоже почти все арестовывались), в любой момент
свободно получает разрешение выезжать за-границу. Когда Ленин считался
“разыскиваемый преступник” за призывы к вооружЈнному восстанию — сестра
Анна легально и регулярно переводила ему деньги в Париж на его счЈт в
“Лионском кредите”. И мать Ленина и мать Крупской пожизненно получали
высокие государственные пенсии за гражданско-генеральское или офицерское
положение своих покойных мужей — и дико было представить, чтоб стали их
утеснять.
В таких-то условиях у Толстого и сложилось убеждение, будто не нужна
политическая свобода, а нужно одно моральное усовершенствование.
Конечно, не нужна свобода тому, у кого она уже есть. Это и мы
согласимся: в конце-то концов дело не в политической свободе, да! Не в
пустой свободе цель развития человечества. И даже не в удачном политическом
устройстве общества, да! Дело, конечно, в нравственных основаниях общества!
— но это в конце, а в начале? А — на первом шаге? Ясная Поляна в то время
была открытым клубом мысли. А оцепили б еЈ в блокаду, как ленинградскую
квартиру Ахматовой, когда спрашивали паспорт у каждого посетителя, а прижали
бы так, как всех нас при Сталине, когда трое боялись съехаться под одну
крышу — запросил бы тогда и Толстой политической свободы.
В самое страшное время столыпинского террора либеральная “Русь” на
первой странице без помех печатала крупно: “Пять казней!.. Двадцать казней в
Херсоне!” Толстой рыдал, говорил, что жить невозможно, что ничего нельзя
представить себе ужаснее.11
Вот уже упомянутый список “Былого”: 950 казней за 6 месяцев.