14 “Былое”, 2/14, стр. 82.

15 Смело заявляю, что и по карательным бессудным экспедициям
(подавление крестьян в 1918-19, Тамбов — 1921, Кубань и Казахстан — 1930)
наше время намного превзошло размах и технику царских караний.

16 Ответ В. Ермилова И. Эренбургу.

17 Кстати, немаловажные подробности (Е. Н. Ковальская. “Женская
каторга”, ист.-рев. б-ка, Госиздат. 1920, стр. 8-9; Г. Ф. Осмоловский
“Карийская трагедия”. М., 1920.) Сегеда ударила и оплевала офицера
совершенно ни за что, по “нервно-клинической обстановке” у каторжан. После
этого жандармский офицер (Масюков) просил политкаторжанина (Осмоловского)
произвести над ним следствие. Начальник каторги (Бобровский) умер в
раскаянии, даже не приняв напутствия священника! (Эх, таких бы совестливых
тюремщиков — нам!) Сегеду секли в одежде, и Ковальскую переодевали женщины,
а не — при мужчинах, как распространился слух.

18 Журнал “Былое”, N 2/24, 1917, письмо Л. А. Ратаева Н. П. Зуеву. Там
дальше и обо всей обстановке в России, на в о л е: “Секретной агентуры и
вольнонаЈмного сыска не существовало нигде (кроме столиц — А. С.),
наблюдение же в крайнем случае осуществлялось переодетыми жандармскими
унтер-офицерами, которые, одеваясь в штатское платье, иногда забывали
снимать шпоры… При таких условиях стоило революционеру перенести свою
деятельность вне столиц, дабы… (его действия) остались для департамента
полиции непроницаемой тайной. Таким образом создавались самые настоящие
революционные гнЈзда и рассадники пропагандистов и агитаторов…”
* Наши читатели легко смекнут, насколько это отличалось от советского
времени. Егор Сазонов, переодетый извозчиком, с бомбой под фартуком
пролЈтки, целый день простоял у подъезда департамента полиции (!!), ожидая
убить министра Плеве — и никто на него внимания не обратил, никто не
спросил! Каляев, еще неумелый, напряжЈнный, д е н ь простоял у дома Плеве на
Фонтанке, уверенный, что его арестуют — а не тронули!.. О, крыловские
времена!.. Т а к революцию делать нетрудно.

——–
Глава 5. Поэзия под плитой, правда под камнем

В начале своего лагерного пути я очень хотел уйти с общих работ, но не
умел. Приехав в Экибастуз на шестом году заключения, я, напротив, задался
сразу очистить ум от разных лагерных предположений, связей и комбинаций,
которые не дают ему заняться ничем более глубоким. И я поэтому не влачил
временного существования чернорабочего, как поневоле делают образованные
люди, всЈ ожидающие удачи и ухода в придурки, — но здесь, на каторге, решил
получить ручную специальность. В бригаде Боронюка нам (с Олегом Ивановым)
такая специальность подвернулась — каменщиком. А при повороте судьбы я еще
побывал и литейщиком.