В 1948-50 годах только за
принадлежность к баптистской общине многие сотни их получали по 25 лет
заключения и отправлялись в Особлаги (ведь община — это организация!)4

—

В лагере — не как на воле. На воле каждый неосторожно старается
подчеркнуть и выразить себя внешне. Легче видно, кто на что претендует. В
заключении, наоборот, все обезличены — одинаковой стрижкой, одинаковой
небритостью, одинаковыми шапками, одинаковыми бушлатами. Духовное выражение
искажено ветрами, загаром, грязью, тяжЈлой работой. Чтоб сквозь обезличенную
приниженную наружность различить свет души — надо приобрести навык.
Но огоньки духа невольно бредут, пробиваются один к другому. Происходит
безотчЈтное сознакомление и собирание подобных.
Быстрее и лучше всего узнать человека, если узнаешь хоть осколочек его
биографии. Вот работают рядом землекопы. ПошЈл густой мягкий снег. Потому ли
что скоро перерыв — бригада вся ушла в землянку. А один — остался стоять.
На краю траншеи он опЈрся о заступ и стоит совсем неподвижно, как будто ему
так удобно, как статуя. И как статуе, снег засыпает ему голову, плечи, руки.
Безразлично ему это? или даже приятно? Он смотрит сквозь эту кишь снежинок
— на зону, на белую степь. У него широкая кость, широкие плечи, широкое
лицо, обросшее светлой жестокой щетиной. Он всегда основательный, медленный,
очень спокойный. Стоять он остался — смотреть на мир и думать. Здесь его
нет.
Я не знаком с ним, но его друг Редькин рассказал мне о нЈм. Этот
человек — толстовец. Он вырос в отсталом представлении, что нельзя убивать
(даже во имя Передового Учения!) и потому нельзя брать в руки оружия. В
1941-м его мобилизовали. Он кинул оружие и близ Кушки, куда был прислан,
перешЈл афганскую границу. Никаких немцев тут не было и не ожидалось, и
спокойно бы он прослужил всю войну, ни разу не выстрелив по живому — но
даже за спиной таскать это железо было противно его убеждениям. Он
рассчитывал, что афганцы уважат его право не убивать людей и пропустят в
веротерпимую Индию. Но афганское правительство оказалось шкурой, как и все
правительства. Оно опасалось гнева всесильного соседа и заковало беглеца в
колодки. И именно так, в сжимающих ноги колодках, без движения, продержало
его три года в тюрьме, ожидая, чья возьмет. Верх взяли Советы — и афганцы
услужливо вернули им дезертира. Отсюда только и пошЈл считаться его нынешний
срок.
И вот он стоит неподвижно под снегом, как часть этой природы. Разве
родило его на свет — государство? Почему же государство присвоило себе
решать — как этому человеку жить?
Иметь своим соотечественником Льва Толстового мы не возражаем. Это —
марка. (И почтовую можно выпустить.) И иностранцев можно свозить в Ясную
Поляну. И мы охотно обсосЈм, как он был против царизма и как он был предан
анафеме (у диктора даже дрогнет голос).