На
редакцию приходила мне часть поздравительных писем ко дню
рождения, потом к новому году. Он не велел их пересылать, и
когда я попросил Люшу Чуковскую забрать у него те письма –
не дал: “Не обязательно ко мне лично, но должен сам придти
за письмами”. Почему – сам? Да потому что помириться
хотелось. О, трудно ему!.. (А я поздравлял его и редакцию
так: писал под Москвой, везли в Рязань, а там – в почтовый
ящик. Де, может, я всё-таки в Рязани, оттого не являюсь.)
Игра-то игра, но меня настигли новые тревоги: не давая
взнику налетела опасность, пожалуй страшней предыдущих всех:
необъяснимым путем вырвался в “Ди Цайт” 5 декабря отрывок из
“Прусских ночей” и обещалась вскоре вся поэма! Это удалось
остановить, потому что с осени, спасибо, я обзавёлся
адвокатом на Западе. (Да ведь и адвоката надо бы
Твардовскому объяснять: почему взял, не посоветовался?
почему – буржуазный? Так не делают!) Но тут слух пришел, что
и в Москве поэму уже читают. Я кинулся со следствием по
Москве, разъяснилось: некие добродеи из членов же СП,
считавшие опасным меня защищать, для меня после исключения
считали уже не опасным ничто – и решили… распространять
“Прусские ночи”!*

[* Я считал, что подавил поэму и в Самиздате и в “Цайт”,
и не дал им её понюхать. Много позже как же я поразился,
узнав: “Цайту” поэму предложил:агент ГБ, я еще назову его!
Т. е., ГБ тотчас получила поэму, лишь только стали её читать
московские литераторы. Но – странно растерялась, но – не
нашла путей, как меня ударить. (Примечание 1974 г.)]

За этими тревогами и за своим углубленьем в “Р-17”,
я проглядел, не заметил издали, как собиралась гроза
над Твардовским и “Новым миром”. Верно чувствовал A. T.:
душенье не было эпизодом, оно было рассчитанной
кампанией. В “Посеве”, родственнике “Граней”, появилась
(хотя совсем по Самиздату не ходила) злосчастная,
недописанная, ни властями ни публикою не принятая, поздняя
гордость и горечь автора – его поэма “По праву памяти”.
Потрясён, обескуражен, удручён был A. T. – вот уж не хотел!
вот уж не ведал! вот уж не посылал! да даже и не распускал!
В январе 70-го стали его дёргать наверх, требовать
объяснений, негодований и отречений, как полагается от
честного советского писателя, – да он и не против был, но
одного отречения уже мало было властям, просто так отречения
они уже и помещать не хотели, им надо было разгромить
ненавистный журнал. Сколько лет и месяцев текла у них слюна
на эту жертву! Сколько месяцев и недель обормоты и дармоеды
из агитпропа потратили на составление планов, на манёвры,
атаки и обходы! – засушенные мозги их не замечали, что уже
рушилась вся их эпоха целиком, все пятьдесят междуэтажных
перекрытий, – они жадали вот эту одну лестничную площадку
захватить.