Не расслышал. Не понял! Как тогда с “Вехами” – просто не
понял, понятия такого – “аппарат”, ещё 20 человек,
которые…
– Авторам? Они в “Новом мире” не будут печататься.
Правда, на следующий день, 13-го, А. Т. начал обход всех
комнат трёх этажей, где и не бывал никогда: он шёл
прощаться. Он еле сдерживал слёзы, был потрясён, растроган,
всем говорил хорошие слова, обнимал… – но почему прежде
никогда не собрал все свои две дюжины? И почему сегодня не
боролись, а так трогательно, так трагично-печально
сдавались*?

[* Мне расскаыли об этой сцене в тех днях, когда я
готовился описывать прощание Самсонова с войсками – и
сходство этих сцен, а cpaзy и сильное сходство характеров
открылось мне! – тот же психологический и национальный тип,
то же внутреннее величие, крупность, чистота, – и
практическая беспомощность, и непоспеванье за веком. Ещё и
аристократичность, естественная в Самсонове, противоречивая
в Твардовском. Стал я себе объяснять Самсонова через
Твардовского и наоборот – и лучше понял каждого из них.]

Потом члены редколлегии выпили в просторном кабинете
Лакшина, посидели, уехали. А мелкой сошке всё не хотелось
расходиться в последний день. Скинулись по рублю, кто-то и
из авторов скромных, принесли ещё вина и закуски, и
придумали, а пойдём в кабинет Твардовского! Уже темно было,
зажгли свет, расставили тарелки, рюмки, расселись там, куда
пускали их изредка и не вместе – “они нас бросили”. За стол
Твардовского никто не сел, поставили ему рюмку “Простим ему
неправые гоненья!..”
На другой день ждали прихода нового Главного. А – нет, и
это снова по-советски! – бумажка, заложенная в заглот
аппарата, почему-то сразу не пошла. В таком темпе душили час
за часом – и вдруг ослабли руки, и замерло. Всего-то из пяти
соседних комнат надо было секретарям СП сбежаться и
постановить – но, видимо, не поступило верховного
телефонного согласования, и заела машина, и все замерли по
кабинетам, – и Твардовский в своём, на Пушкинской площади,
ожидая приговора. И так потекли дни, и вторая неделя
Твардовский приезжал, трезвый, тревожный, ожидал телефонного
звонка, входа, снятия – не звонили, не шли… Наконец, и сам
он звонил, ускоряя удар – но уж как заколодит нечистую силу,
так нет её! – скрывался Воронков, не подходил к телефону,
эта техника у советских бюрократов высочайше поставлена:
легче к ним на крыльях долететь и крышу головой прошибить,
чем по телефону от секретарей дознаться: есть ли он на свете
вообще, когда будет, когда можно позвонить? И в один вечер,
когда уже Твардовский ушёл, а секретарь его ещё
присутствовала (и наверное ж точно высчитав момент!),
Воронков позвонил сам, в игриво-драматическом тоне: “Уже
ушёл? Ах, как жалко.