И так это
прочно я усвоил, что когда в 68-м году Аля (Наталья
Светлова), поражённая, стала убеждать меня горячо, что как
раз наоборот оттуда все слова мои будут отшибаться железною
коркой, охватившей нашу страну, а пока я внутри – приемлющая
порая масса всасывает их, дополняя, достраивая несказанное и
намёкнутое, – я поразился встречно. Я решил: она оттого так
рассуждает, что в лагере не сидела.
А была она мне не случайный собеседник и не одноразовый.
К 69-му году я решил передавать ей всё своё наследие, всё
написанное, и окончательные редакции и промежуточные,
заготовки, заметки, сбросы, подсобные материалы – всё, что
жечь было жаль, а хранить, переносить, помнить, вести
конспирацию не было больше головы, сил, времени, объёмов. Я
как раз перешёл тогда через пятьдесят лет, и это совпало с
чертой в моей работе: я уже не писал о лагерях, окончил и
всё остальное, мне предстояла совсем новая огромная работа –
роман о 17-м годе (как я думал сперва – лет на десять). В
такую минуту своевременно было распорядиться всем прошлым,
составить завещание и обеспечить, чтоб это всё сохранилось и
осуществилось уже и без меня, помимо меня, руками
наследными, твёрдыми, верными, головою, думающею сродно. Я
счастлив был, я облегчен был, найдя всё это вместе, и весь
69-й год мы занимались передачей дел. Тогда же, вместе, мы
нашли пути дать доверенность доктору Хеебу защищать мои
интересы на Западе, и создать опорный пункт за границей, как
наш филиал и продолжение, на случай гибели обоих тут. И
– надёжный “канал” туда для связи в обе стороны. Неслышно,
невидимо моё литературное дело превращалось в фортификацию.
При всей этой работе вопрос о том, где буду я и что со
мной через год, через два, имел совсем не теоретическое
значение, от этого на каждом шагу зависело, как решать. К
тому ж, были и другие живые планы: ещё с 65-го года я
носился с затеей журнала – то ли будущего, в свободной
России, то ли самиздатского, и уже сейчас. Летом 69-го года
мы сидели с Алей у Красного Ручья на берегу Пинеги и
разрабатывали такую сложную систему издания журнала, при
которой он будет самиздатски издаваться здесь (отдел
распределения – глубже его действующая редакция – ещё глубже
теневая редакция, готовая принять дела, когда провалится
действующая, и создать себе вторую теневую), а я – может
быть здесь, а может быть и там, но и в этом случае
подписываю журнал (участвую в нём оттуда). И при всех этих
разработках мы так и не сошлись в коренном вопросе: Аля
считала, что надо на родине жить и умереть при любом обороте
событий, а я, по-лагерному: нехай умирает, кто дурней, а я
хочу при жизни напечататься. (Чтобы в России жить и всё
напечатать – тогда ещё представлялось чересчур рискованно,
невозможно.