Отличные рукописи молодых авторов, ещё никому не
известных имён, получают сегодня из редакций отказы лишь
потому, что они “не пройдут”. Многие члены Союза и даже
делегаты этого Съезда знают, как они сами не устаивали перед
цензурным давлением и уступали в структуре и замысле своих
книг, заменяли в них главы, страницы, абзацы, фразы,
снабжали их блеклыми названиями, чтобы только увидеть их в
печати, и тем непоправимо искажали их содержание и свой
творческий метод. По понятному свойству литературы все эти
искажения губительны для талантливых произведений и совсем
не чувствительны для бездарных. Именно лучшая часть нашей
литературы появляется в свет в искажённом виде.
А между тем сами цензурные ярлыки (“идеологически-
вредный”, “порочный” и т.д.) недолговечны, текучи, меняются
на наших глазах. Даже Достоевского, гордость мировой
литературы, у нас одно время не печатали (не полностью
печатают и сейчас), исключали из школьных программ, делали
недоступным для чтения, поносили. Сколько лет считался
“контрреволюционным” Есенин (и за книги его даже давались
тюремные сроки)? Не был ли и Маяковский “анархиствующим
политическим хулиганом”? Десятилетиями считались
“антисоветскими” неувядаемые стихи Ахматовой. Первое робкое
напечатание ослепительной Цветаевой десять лет назад было
объявлено “грубой политической ошибкой”. Лишь с опозданием в
20 и 30 лет нам возвратили Бунина, Булгакова, Платонова,
неотвратимо стоят в череду Мандельштам, Волошин, Гумилёв,
Клюев, не избежать когда-то “признать” и Замятина, и
Ремизова. Тут есть разрешающий момент – смерть неугодного
писателя, после которой, вскоре или невскоре, его возвращают
нам, сопровождая “объяснением ошибок”. Давно ли имя
Пастернака нельзя было и вслух произнести, но вот он умер –
и книги его издаются, и стихи его цитируются даже на
церемониях.
Воистину сбываются пушкинские слова:
Они любить умеют только мёртвых!
Но позднее издание книг и “разрешение” имён не возмещает
ни общественных, ни художественных потерь, которые несёт наш
народ от этих уродливых задержек, от угнетения
художественного сознания. (В частности, были писатели 20-х
годов – Пильняк, Платонов, Мандельштам, которые очень рано
указывали и на зарождение культа личности и на особые
свойства Сталина, – однако их уничтожили и заглушили вместо
того, чтобы к ним прислушаться.) Литература не может
развиваться в категориях “пропустят – не пропустят”, “об
этом можно – об этом нельзя”. Литература, которая не есть
воздух современного ей общества, которая не смеет передать
обществу свою боль и тревогу, в нужную пору предупредить о
грозящих нравственных и социальных опасностях, не
заслуживает даже названия литературы, а всего лишь –
косметики.