А их надо вести за
собой…)
Защищая “Денисовича”, я дуплетом ударил по книжке
Дьякова (интеллектуал-то высокий, да почему кирпичиков не
кладёт на социализм? почему за 5 лет только и выполнил
полчаса бабьей работы – сучья обрубал?..) и по рассказам Г.
Шелеста (как его излюбленный герой мог брать хлеб и еду,
воруемую у работяг, и притом конспектировать Ленина!). Но
поведение шелестовского старого коммуниста не показалось
Демичеву предосудительным, напротив тут-то он с готовностью
мне возразил:
– А разве Иван Денисович не замотал лишнюю порцию каши?
– Так то ж Иван Денисович! Он же интеллектуально не
дорос, он Ленина не конспектирует! Он же лагерем испорчен!
Мы ж его жалеем, что он только и боречся за пайку!
– Да, – важно сказал Демичев, – Хотелось бы, чтоб он
больше прислушивался к тамошним сознательным людям, которые
могли бы дать ему обьяснение происходящего.
(А где ты был со своим объяснением, когда это
происходило? Что б вы с той повестью бедной сделали, если б
я ещё всё объяснил?..)
Я: – Для охвата всей лагерной проблемы потребовалась бы
ещё одна книга. Но – (выразительно) – не знаю, нужно ли?
Он: – Не нужно! Не нужно больше о лагере! Это тяжело и
неприятно.
Повторяя, что я ни в чём написанном не раскаиваюсь и
снова всё написал бы так же, я внедрял в него свой замысел:
что очень медленно работаю и поэтому подумываю вернуться к
математике (это он принял явно без тревоги за отечественную
литературу); что очень бываю недоволен своими вещами и часто
уничтожаю написанное.
– Скажу вам совсем нескромно: мне хочется, чтобы вещи
мои жили двадцать, тридцать и даже пятьдесят лет.
Он простил мне такую нескромность и с теплотой указал на
Гоголя, сжёгшего 2-ю часть “Мертвых душ”.
– Во-во! И я так же делаю.
Очень он был доволен.
– А сколько времени вы писали “Ивана Денисовича”?
– Несколько лет, – вздохнул я. – Не сочтёшь.
Я всё ждал вопроса о “Круге”, который год уже томился в
сейфе “Нового мира”. Я ждал вопроса о “Крохотках”,
напечатанных на Западе. Но руководитель агитпропа ни о чём
этом, конечно, не знал.
На градусе взаимной откровенности выдал я ему и свои
творческие задушевные планы: “Раковый корпус”.
– Не слишком ли мрачное название?
– Пока условное. Там будет работа врачей. И душевное
противостояние смерти. И казахи, и узбеки.
– А это не будет слишком пессимистично? – всё-таки
тревожился он.
– Hе-ет!
– А вы вообще – пессимист или оптимист?
– Я – неискоренимый оптимист, разве вы не видите по
“Ивану Денисовичу”?
И изложил он мне, чего не надо и чего не хочет партия в
произведениях (это очень чётко, уже готовое было у него в
голове):
1) пессимизма;
2) очернительства;
3) тайных стрел.