. (Взятие
“Круга” вместе с крамольным “Пиром” оказалось не
отяжелением, а облегчением: я смог громче говорить об
изъятии.)
Но если сейчас открыть это Твардовскому – у него
разорвётся сердце! Такая немыслимая дерзость как смеет
закрасться в голову автора, открытого партийным “Новым
миром”?!.. А что тогда будет с “Новым миром”?.. Нет, не
готов А. Т. услышать этот ужас. Подготовить его к другому:
– Оказывается, не один роман взяли. Ещё – старую
редакцию “Оленя и шалашовки” и лагерные стихи.
Гуще омрачился А. Т.:
– И стихи – не про папу и маму?..
Он окис. Но рад был, что один из перепечатков романа –
уцелел и даже в сейфе “Правды” (я ведь собирался в “Правде”
печатать главы!)
Однако, всё пришло в движение в этих днях, снят был из
“Правды” Румянцев, и мой доброжелатель Карякин должен был в
суете утаскивать роман и из “Правды”.
Это было уже 20 сентября. За истекшую неделю после
ареста Синявского и Даниэля встревоженная, как говорится,
“вся Москва” перепрятывала куда-то самиздат и преступные
эмигрантские книги, носила их пачками из дома в дом,
надеясь, что так будет лучше.
Два-три обыска – и сколько переполоха, раскаяния, даже
отступничества! Так оказалась хлипка и зыбка наша свобода
разговоров, и рукописей, дарованная нам и проистекшая при
Хрущёве.
Попросил я Карякина, чтоб вёз он роман из “Правды” прямо
в “Новый мир”. Преувеличивая досмотр и когти ЧКГБ, не были
мы уверены, что довезёт. Но довёз благополучно, я положил
его на диванчик в кабинете A. T. и ждал Самого. Я не
сомневался, что при виде спасённого экземпляра сердце A. T.
дрогнет и он с радостью тотчас же вернёт роман в сейф. Я
ясно представлял эту его радость! Пришёл А. Т., начался
разговор – знакомая же толстая папка косовато лежала на
диванчике. А. Т. углядел, подошёл и, не касаясь руками,
спросил с насторожей: “Это – что?”
Я сказал. И – не узнал его, насупленного и сразу от меня
отъединённого.
– А з_а_ч_е_м вы принесли его сюда? Т_е_п_е_р_ь-то,
после изьятия, – (вот оно, законное изъятие!) – мы не можем
принять его в редакцию. Теперь – за нашей спиной не
прячьтесь.
Он меня как ударил! Не потому, что я за этот экземпляр
испугался, у меня были ещё (и на Западе один), но ведь он-то
думал, что это – из двух самых последних! Сценка, достойная
врезаться в историю русской литературы! А. Т. любил, когда
его журнал сравнивают с “Современником”. Но если бы Пушкину
принесли на спасенье роман, за которым охотится Бенкендорф,
– неужели бы Пушкин не ухватился за папку, неужели
отстранился бы: “Я из хорошей дворянской фамилии, я камер-
юнкер, а что скажут при дворе!”
Так изменилось место поэта в государстве и сами поэты.