И
Абакумов старался даже не смотреть на настольный телефон, чтобы глазами не
навести на него Вождя.
А Сталин вспоминал! Он как раз что-то вспоминал!
— и как бы не секретную телефонию! Он собрал в тяжЈлые складки лоб, и
напряглись хрящи его большого носа, упорный взгляд уставил он на Абакумова
(министр придал лицу как можно больше открытой честной прямоты)
— но не вспоминалось! Едва державшаяся мысль сорвалась в провал
памяти. Беспомощно распустились складки серого лба.
Сталин вздохнул, набил трубку и закурил.
— Да! — вспомнил он в первом дымке, но мимоходом, не то главное, что
вспоминал. — Гомулка — арестован?
Гомулка в Польше не так давно был снят со всех постов и, не
задерживаясь, катился в пропасть.
— Арестован! — подтвердил облегчЈнный Абакумов, чуть приподнимаясь со
стула. (Да Сталину уже и докладывали об этом.)
Кнопкой в столе Сталин переключил верхний свет на большой — несколько
ламп на стенах. Поднялся и, дымя трубкой, начал ходить. Абакумов понял, что
доклад его окончен и сейчас будут диктоваться инструкции. Он {154} раскрыл
на коленях большой блокнот, достал авторучку, приготовился писать. (Хозяин
любил, чтобы слова его тут же записывали.)
Но Сталин ходил к радиоле и назад, дымил трубкой и не говорил ни слова,
как бы совсем забыв про Абакумова. Серое рябоватое лицо его насупилось в
мучительном усилии припоминания. Когда он в профиль проходил мимо Абакумова,
министр видел, что уже пригорбливаются плечи, сутулится спина Вождя, отчего
он кажется ещЈ меньше ростом, совсем маленьким. И Абакумов загадал про себя
(обычно он запрещал себе здесь такие мысли, чтоб как-нибудь их не учуял
Верховный) — загадал, что не проживЈт Батька ещЈ десяти лет, помрЈт. Может
не рассудительно, а хотелось, чтоб это случилось побыстрей: казалось, что
всем им, приближЈнным, откроется тогда лЈгкая вольная жизнь.
А Сталин был подавлен новым провалом в памяти — голова отказывалась
ему служить! Идя сюда из спальни, он специально думал, о чЈм надо спросить
Абакумова — и вот забыл. В бессилии он не знал, какую кожу наморщить, чтобы
вспомнить.
И вдруг запрокинул голову, посмотрел на верх противоположной стены и
вспомнил!! — но не то, что надо было, — а то, чего две ночи назад не мог
вспомнить в музее революции, что ему так показалось там неприятно.
… Это было в тридцать седьмом году. К двадцатилетию революции, когда
так много изменилось в трактовке, он решил сам просмотреть экспозицию музея,
не напутали ли там чего. И в одном зале — в том самом, где стоял сегодня
огромный телевизор, он с порога внезапно прозревшими глазами увидел на верху
противоположной стены большие портреты Желябова и Перовской.