Он набил
трубку заново, зажЈг и снова зашагал по комнате бодрей гораздо:
— Нада у’силить наблюдение за’ настроениями студентов! На’да
вы’корчЈвывать нэ’ по адиночке — а целыми группами! И надо переходить на’
полную меру, которую даЈт вам закон — двадцать пять лет, а не десять!
Десять — это шькола, а не тюрьма! Это шькольникам можнЈ по десять. А у кого
усы пробиваются — двадцать пять! Ма’ладые! Даживут!
Абакумов строчил. Первые шестерЈнки долгой цепи {158} завертелись.
— И надо прекратить санаторные условия в политических тюрьмах! Я
слышал от Берии: в политических тюрьмах до’-сих-пор-есть пра’дуктовые
передачи?
— УберЈм! Запретим! — с болью в голосе вскликнул Абакумов, продолжая
писать. — Это была наша ошибка, товарищ Сталин, простите!!
(Уж, действительно, это был промах! Это он мог догадаться и сам!)
Сталин расставил ноги против Абакумова:
— Да ско’лько жи раз вам объяснять?! На’да жи вам понять наконец…
Он говорил без злобы. В его помягчевших глазах выражалось доверие к
Абакумову, что тот усвоит, поймЈт. Абакумов не помнил, когда ещЈ Сталин
говорил с ним так просто и доброжелательно. Ощущение боязни совсем покинуло
его, мозг заработал как у обычного человека в обычных условиях. И служебное
обстоятельство, давно уже мешавшее ему, как кость в горле, нашло теперь
выход. С оживившимся лицом Абакумов сказал:
— Мы понимаем, товарищ Сталин! мы (он говорил за всЈ министерство)
понимаем: классовая борьба будет обостряться! Так тем более тогда, товарищ
Сталин, войдите в положение — как нас связывает в работе эта отмена
смертной казни! Ведь как мы колотимся уже два с половиной года: проводить
расстреливаемых по бумагам нельзя. Значит, приговоры надо писать в двух
редакциях. Потом — зарплату исполнителям по бухгалтерии тоже прямо
проводить нельзя, путается учЈт. Потом — и в лагерях припугнуть нечем. Как
нам смертная казнь нужна! Товарищ Сталин, верните нам смертную казнь!! — от
души, ласково просил Абакумов, приложив пятерню к груди и с надеждой глядя
на темноликого Вождя.
И Сталин — чуть-чуть как бы улыбнулся. Его жЈсткие усы дрогнули, но
мягко.
— Знаю, — тихо, понимающе сказал он. — Думал. Удивительный! Он обо
всЈм знал! Он обо всЈм думал! — ещЈ прежде, чем его просили. Как парящее
божество, он предвосхищал людские мысли.
— На’-днях верну вам смэртную казнь, — задумчиво говорил он, глядя
глубоко вперЈд, как бы в годы и в го- {159} ды. — Э’т-та будыт харЈшая
воспитательная мера.
ЕщЈ бы он не думал об этой мере! Он больше их всех третий год страдал,
что поддался порыву прихвастнуть перед Западом, изменил сам себе — поверил,
что люди не до конца испорчены.