А в том и была всю жизнь отличительная черта его как государственного
деятеля: ни разжалование, ни всеобщая травля, ни дом умалишЈнных, ни
пожизненная тюрьма, ни ссылка не казались ему достаточной мерой для
человека, признанного опасным. Только смерть была расчЈтом надЈжным, сполна.
Только смерть нарушителя подтверждает, что ты обладаешь реальной полной
властью.
И если кончик уса его вздрагивал от негодования, то приговор всегда был
один: смерть.
Меньшей кары просто не было в его шкале.
Из далЈкой светлой дали, куда он только что смотрел, Сталин перевЈл
глаза на Абакумова. С нижним прищуром век спросил:
— А ты — нэ боишься, что мы тебя жи первого и расстреляем?
Это “расстреляем” он почти не договорил, он сказал его на спаде голоса,
уже шорохом, как мягкое окончание, как нечто само собой угадываемое.
Но в Абакумове оно оборвалось морозом. Самый Родной и Любимый стоял над
ним лишь немного дальше, чем мог бы Абакумов достать протянутым кулаком, и
следил за каждой чЈрточкой министра, как он поймЈт эту шутку.
Не смея встать и не смея сидеть, Абакумов чуть приподнялся на
напряжЈнных ногах, и от напряжения они задрожали в коленях:
— Товарищ Сталин!.. Так если я заслуживаю… Если нужно…
Сталин смотрел мудро, проницательно. Он тихо сверялся сейчас со своей
обязательной второй мыслью о приближЈнном. Увы, он знал эту человеческую
неизбежность: от самых усердных помощников со временем обязательно
приходится отказаться, отчураться, они себя компрометируют.
— Правильно! — с улыбкой расположения, как бы {160} хваля за
сообразительность, сказал Сталин. — Когда заслужишь — тогда расстреляем.
Он провЈл в воздухе рукой, показывая Абакумову сесть, сесть. Абакумов
опять уселся.
Сталин задумался и заговорил так тепло, как министру госбезопасности
ещЈ не приходилось слышать:
— Скоро будыт мно’го-вам-работы, Абакумов. Будым йищЈ один раз такое
мероприятие проводить, как в тридцать седьмом. Весь мир — против нас. Война
давно неизбежна. С сорок четвЈртого года неизбежна. А перед ба’ль-шой войной
ба’ль-шая нужна и чистка.
— Но товарищ Сталин! — осмелился возразить Абакумов. — Разве мы
сейчас не сажаем?
— Э’т-та разве сажаем!.. — отмахнулся Сталин с добродушной усмешкой.
— Во’т начнЈм сажать — увидишь!.. А во время войны пойдЈм вперЈд — там
Йи-вропу начнЈм сажать! Крепи Органы. Крепи Органы! Шьта’ты, зарплата — я
тыбе ны’когда нэ откажу.
И отпустил мирно:
— Ну, иды’-пока.

Абакумов не чувствовал — шЈл он или летел через приЈмную к
ПоскрЈбышеву за портфелем. Не только можно было жить теперь целый месяц —
но не начиналась ли новая эпоха его отношений с Хозяином?
ЕщЈ, правда, было угрожено, что его же и расстреляют.