— Она будет у лейтенанта Смолосидова. Вам с ним отведут отдельную
комнату в совсекретном секторе.
— ЕЈ уже освобождают, — сказал Смолосидов.
Опыт службы научил Рубина избегать опасного слова “когда?”, чтобы
такого вопроса не задали ему самому. Он знал, что работы здесь — на неделю
и на две, а если ставить фирму, то пахнет многими месяцами, если же спросить
начальство “когда надо?” — скажут: ” завтра к утру”. Он осведомился:
— С кем ещЈ я могу говорить об этой работе?
Селивановский переглянулся с Бульбанюком и ответил:
— ЕщЈ только с майором Ройтманом. С Фомой Гурьяновичем. И с самим
министром. Бульбанюк спросил:
— Вы моЈ предупреждение всЈ помните? Повторить?
Рубин без разрешения встал и смеженными глазами посмотрел на генерала
как на что-то мелкое.
— Я должен идти думать, — сказал он, не обращаясь ни к кому.
Никто не возразил.
Рубин с затенЈнным лицом вышел из кабинета, прошЈл мимо дежурного по
институту и, никого не замечая, стал спускаться по лестнице красными
дорожками.
Надо будет и Глеба затянуть в эту новую группу. Как же работать, ни с
кем не советуясь?.. Задача будет очень трудна. Работа над голосами
только-только у них началась. Первая классификация. Первые термины.
Азарт исследователя загорался в нЈм.
По сути, это новая наука: найти преступника по отпечатку его голоса.
До сих пор находили по отпечатку пальцев. Назвали: {273} дактилоскопия,
наблюдение пальцев. Она складывалась столетиями.
А новую науку можно будет назвать голосо-наблюдение (так бы Сологдин
назвал), фоноскопия. И создать еЈ придЈтся в несколько дней.
Петров. Сяговитый. Володин. Щевронок. Заварзин.

——–
37

На мягком сиденьи, ослонясь о мягкую спинку, Нержин занял место у окна
и отдался первому приятному покачиванию. Рядом с ним на двухместном
диванчике сел Илларион Павлович Герасимович, физик-оптик, узкоплечий
невысокий человек с тем подчЈркнуто-интеллигентским лицом, да ещЈ в пенсне,
с каким рисуют на наших плакатах шпионов.
— Вот, кажется, ко всему я привык, — негромко поделился с ним Нержин.
— Могу довольно охотно садиться голой задницей на снег, и двадцать пять
человек в купе, и конвой ломает чемоданы — ничто уж меня не огорчает и не
выводит из себя. Но тянется от сердца на волю ещЈ вот эта одна живая
струнка, никак не отомрЈт — любовь к жене. Не могу, когда еЈ касаются. В
год увидеться на полчаса — и не поцеловать? За это свидание в душу наплюют,
гады.
Герасимович сдвинул тонкие брови. Они казались скорбными даже когда он
просто задумывался над физическими схемами.
— Вероятно, — ответил он, — есть только один путь к неуязвимости:
убить в себе все привязанности и отказаться от всех желаний.