Герасимович был на шарашке Марфино лишь несколько месяцев, и Нержин не
успел близко познакомиться с ним. Но Герасимович нравился ему неизъяснимо.
Дальше они не стали разговаривать, а замолчали сразу: поездка на
свидание — слишком великое событие в жизни арестанта. Приходит время будить
свою забытую милую душу, спящую в усыпальнице. Подымаются воспоминания,
которым нет ходу в будни. Собираешься с чув- {274} ствами и мыслями целого
года и многих лет, чтобы вплавить их в эти короткие минуты соединения с
родным человеком.
Перед вахтой автобус остановился. Вахтенный сержант поднялся на
ступеньки, всунулся в дверцу автобуса и дважды пересчитал глазами выезжавших
арестантов (старший надзиратель ещЈ прежде того расписался на вахте за семь
голов). Потом он полез под автобус, проверил, никто ли там не уцепился на
рессорах (бесплотный бес не удержался бы там минуты), ушЈл на вахту — и
только тогда отворились первые ворота, а затем вторые. Автобус пересек
зачарованную черту и, пришЈптывая весЈлыми шинами, побежал по обындевевшему
Владыкинскому шоссе мимо Ботанического сада.
Глубокотайности своего объекта обязаны были марфинские зэки этими
поездками на свидания: приходящие родственники не должны были знать, где
живут их живые мертвецы, везут ли их за сто километров или вывозят из
Спасских ворот, привозят ли с аэродрома или с того света, — они могли
только видеть сытых, хорошо одетых людей с белыми руками, утерявших прежнюю
разговорчивость, грустно улыбающихся и уверяющих, что у них всЈ есть и им
ничего не надо.
Эти свидания были что-то вроде древнегреческих стелл —
плит-барельефов, где изображался и сам мертвец и те живые, кто ставили ему
памятник. Но была на стеллах всегда маленькая полоса, отделявшая мир
тусторонний от этого. Живые ласково смотрели на мЈртвого, а мЈртвый смотрел
в Аид, смотрел не весЈлым и не грустным — прозрачным, слишком много
узнавшим взглядом.
Нержин обернулся, чтобы с пригорка увидеть, чего почти не приходилось
ему: здание, в котором они жили и работали, тЈмно-кирпичное здание семинарии
с шаровым тЈмно-ржавым куполом над их полукруглой красавицей-комнатой и ещЈ
выше — шестериком, как звали в древней Руси шестиугольные башни. С южного
фасада, куда выходили Акустическая, СемЈрка, конструкторское бюро и кабинет
Яконова — ровные ряды безоткрывных окон выглядели равномерно-бесстрастно, и
окраинные москвичи и гуляющие Останкинского парка не могли бы представить,
сколько незаурядных жизней, растоптанных {275} порывов, взметЈнных страстей
и государственных тайн было собрано, стиснуто, сплетено и докрасна накалено
в этом подгороднем одиноком старинном здании. И даже внутри пронизывали
здание тайны. Комната не знала о комнате. Сосед о соседе.