Надя передала Глебу полотенце, а в нЈм зашитую
записочку:
“Возлюбленный мой! Сколько бы лет ни прошло, и {288} какие бы бури ни
пронеслись над нашими головами (Надя любила выражаться возвышенно), твоя
девочка будет тебе верна, пока она только жива. Говорят, что вашу “статью”
отправят. Ты будешь в далЈких краях, на долгие годы оторван от наших
свиданий, от наших взглядов, украдкою брошенных через проволоку. Если в той
безысходно-мрачной жизни развлечения смогут развеять тяжесть твоей души —
что ж, я смирюсь, я разрешаю тебе, милый, я даже настаиваю — изменяй мне,
встречайся с другими женщинами. Только бы ты сохранил бодрость! Я не боюсь:
ведь всЈ равно ты вернЈшься ко мне, правда?”

——–
39

ЕщЈ не узнав и десятой доли Москвы, Надя хорошо узнала расположение
московских тюрем — эту горестную географию русских женщин. Тюрьмы оказались
в Москве во множестве и расположены по столице равномерно, продуманно, так
что от каждой точки Москвы до какой-нибудь тюрьмы было близко. То с
передачами, то за справками, то на свидания, Надя постепенно научилась
распознавать всесоюзную Большую Лубянку и областную Малую, узнала, что
следственные тюрьмы есть при каждом вокзале и называются КПЗ, побывала не
раз и в Бутырской тюрьме, и в Таганской, знала, какие трамваи (хоть это и не
написано на их маршрутных табличках) идут к Лефортовской и подвозят к
Красной Пресне. А с тюрьмой Матросская Тишина, в революцию упразднЈнной, а
потом восстановленной и укреплЈнной, она и сама жила рядом.
С тех пор, как Глеба вернули из далЈкого лагеря снова в Москву, на этот
раз не в лагерь, а в какое-то удивительное заведение — спецтюрьму, где их
кормили превосходно, а занимались они науками, — Надя опять стала изредка
видеться с мужем. Но не полагалось жЈнам знать, где именно содержатся их
мужья — и на редкие свидания их привозили в разные тюрьмы Москвы.
Веселей всего были свидания в Таганке. Тюрьма эта {289} была не
политическая, а воровская, и порядки в ней поощрительные. Свидания
происходили в надзирательском клубе; арестантов подвозили по безлюдной улице
Каменщиков в открытом автобусе, жЈны сторожили на тротуаре, и ещЈ до начала
официального свидания каждый мог обнять жену, задержаться около неЈ,
сказать, чего не полагалось по инструкции, и даже передать из рук в руки. И
само свидание шло непринуждЈнно, сидели рядышком, и слушать разговоры
четырЈх пар приходился один надзиратель.
Бутырки — эта, по сути, тоже мягкая весЈлая тюрьма, казалась жЈнам
леденящей. ЗаключЈнным, попадавшим в Бутырки с Лубянок, сразу радовала душу
общая расслабленность дисциплины: в боксах не было режущего света, по
коридорам можно было идти, не держа рук за спиной, в камере можно было
разговаривать в полный голос, подглядывать под намордники, днЈм лежать на
нарах, а под нарами даже спать.