Никого из них Надя не знала. Она поздоровалась, те ответили и
продолжали оживлЈнно разговаривать.
У другой же стены на короткой скамье отдельно сидела женщина лет
тридцати пяти-сорока в очень не новой шубе, в сером головном платке, с
которого ворс начисто вытерся, и всюду обнажилась простая клетка вязки. Она
заложила ногу за ногу, руки свела кольцом и напряжЈнно смотрела в пол перед
собой. Вся поза еЈ выражала решительное нежелание быть затронутой и
разговаривать с кем- {291} либо. Ничего похожего на передачу у неЈ не было
ни в руках, ни около.
Компания готова была принять Надю, но Наде не хотелось к ним — она
тоже дорожила своим особенным настроением в это утро. Подойдя к одиноко
сидящей женщине, она спросила еЈ, ибо негде было на короткой скамье сесть
поодаль:
— Вы разрешите?
Женщина подняла глаза. Они совсем не имели цвета. В них не было
понимания — о чЈм спросила Надя. Они смотрели на Надю и мимо неЈ.
Надя села, кисти рук свела в рукавах, отклонила голову набок, ушла
щекой в свой лжекаракулевый воротник. И тоже замерла.
Она хотела бы сейчас ни о чЈм другом не слышать, и ни о чЈм другом не
думать, как только о Глебе, о разговоре, который вот будет у них, и о том
долгом, что нескончаемо уходило во мглу прошлого и мглу будущего, что было
не он, не она — вместе он и она, и называлось по обычаю затЈртым словом
“любовь”.
Но ей не удавалось выключиться и не слышать разговоров у стола. Там
рассказывали, чем кормят мужей — что утром дают, что вечером, как часто
стирают им в тюрьме бельЈ — откуда-то всЈ это знали! неужели тратили на это
жемчужные минуты свиданий? Перечисляли, какие продукты и по сколько грамм
или килограмм принесли в передачах. Во всЈм этом была та цепкая женская
забота, которая делает семью — семьЈй и поддерживает род человеческий. Но
Надя не подумала так, а подумала: как это оскорбительно — обыденно, жалко
разменивать великие мгновения! Неужели женщинам не приходило в голову
задуматься лучше — а кто смел заточить их мужей? Ведь мужья могли бы быть и
не за решЈткой и не нуждаться в этой тюремной еде!
Ждать пришлось долго. Назначено им было в десять, но и до одиннадцати
никто не появлялся.
Позже других, опоздав и запыхавшись, пришла седьмая женщина, уже
седоватая. Надя знала еЈ по одному из прошлых свиданий — то была жена
гравЈра, его третья и она же первая жена. Она сама охотно рассказывала свою
историю: мужа она всегда боготворила и считала великим {292} талантом. Но
как-то он заявил, что недоволен еЈ психологическим комплексом, бросил еЈ с
ребЈнком и ушЈл к другой. С той, рыжей, он прожил три года, и его взяли на
войну. На войне он сразу попал в плен, но в Германии жил свободно и там,
увы, у него тоже были увлечения.