.. Лауреатом стал.

——–
15

Потом стих и мерный усталый голос повторника Абрамсона, побывавшего на
шарашках ещЈ во время своего первого срока. В двух сторонах дошЈптывали
начатые истории. Кто-то громко и противно храпел, минутами будто собираясь
взорваться.
Неяркая синяя лампочка над широкими четырЈхстворчатыми дверьми,
вделанными во входную арку, освещала с дюжину двухэтажных наваренных коек,
веером расставленных по большой полукруглой комнате. Эта комната — может
быть, единственная такая в Москве, имела двенадцать добрых мужских шагов в
диаметре, вверху — просторный купол, сведенный парусом под основание
шестиугольной башни, а по дуге — пять стройных, скругленных поверху окон.
Окна были обрешечены, но намордников на них не было, днЈм сквозь них был
виден по ту сторону шоссе парк, необихоженный, как лес, а летними вечерами
доносились тревожащие песни безмужних девушек московского предместья.
Нержин на верхней койке у центрального окна не спал, да и не пытался.
Внизу под ним безмятежным сном рабочего человека давно спал инженер Потапов.
На соседних койках — слева, через проходец, доверчиво раскидался и
посапывал круглолицый вакуумщик “3емеля” (под ним пустела кровать
Прянчикова), справа же, на койке, приставленной вплотную, метался в
бессоннице Руська До- {87} ронин, один из самых молодых зэков шарашки.
Сейчас, отдаляясь от разговора в кабинете Яконова, Нержин понимал всЈ
ясней: отказ от криптографической группы был не служебное происшествие, а
поворотный пункт целой жизни. Он должен был повлечь — и, может быть, очень
вскоре — тяжЈлый долгий этап куда-нибудь в Сибирь или в Арктику. Привести к
смерти или к победе над смертью.
Хотелось и думать об этом жизненном изломе. Что успел он за трЈхлетнюю
шарашечную передышку? Достаточно ли он закалил свой характер перед новым
швырком в лагерный провал?
И так совпало, что завтра Глебу тридцать один год (не было, конечно,
никакого настроения напоминать друзьям эту дату). Середина ли это жизни?
Почти конец еЈ? Только начало?
Но мысли мешались. Огляд вечности не состраивался. То вступала
слабость: ведь ещЈ не поздно и поправить, согласиться на криптографию. То
приходила на память обида, что одиннадцать месяцев ему всЈ откладывают и
откладывают свидание с женой — и уж теперь дадут ли до отъезда?
И, наконец, просыпался и раскручивался в нЈм — нахрап и хват, совсем
не он, не Нержин, а тот, кто вынужденно выпер из нерешительного мальчика в
очередях у хлебных магазинов первой пятилетки, а потом утверждался всей
жизненной обстановкой и особенно лагерем.