Сейчас Глеб, недовольный своими беспорядочными {89} мелкими мыслями, не
ощущая наклона ко сну и ещЈ меньше предполагая его в Руське, в тишине
умолкшей комнаты спросил шЈпотом:
— Ну? Как теория циклов?
Эту теорию они обсуждали недавно, и Руська взялся поискать ей
подтверждений у Моммзена.
Руська обернулся на шЈпот, но смотрел непонимающе. Кожа лица его,
особенно лба, перебегала, выражая усилие доосмыслить, о чЈм его спросили.
— Как с теорией цикличности, говорю?
Руська вздохнул, и вместе с выдохом с его лица ушло то напряжение и та
беспокойная мысль. Он обвис, сполз на локоть, бросил погасший недокурок в
подставленную ему пустую пачку и вяло сказал:
— ВсЈ надоело. И книги. И теории.
И опять они замолчали. Нержин уже хотел отвернуться на другой бок, как
Руська усмехнулся и зашептал, постепенно увлекаясь и убыстряя:
— История до того однообразна, что противно еЈ читать. ВсЈ равно как
“Правду”. Чем человек благородней и честней, — тем хамее поступают с ним
соотечественники. Спурий Кассий хотел добиться земли для простолюдинов — и
простолюдины же отдали его смерти. Спурий Мелий хотел накормить хлебом
голодный народ — и казнЈн, будто бы он добивался царской власти. Марк
Манлий, тот, что проснулся по гоготанию хрестоматийных гусей и спас
Капитолий, — казнЈн как государственный изменник! А?..
— Да что ты!
— Начитаешься истории — самому хочется стать подлецом, наиболее
выгодное дело! Великого Ганнибала, без которого мы и Карфагена бы не знали
— этот ничтожный Карфаген изгнал, конфисковал имущество, срыл жилище! ВсЈ
— уже было… Уже тогда Гнея Невия сажали в колодки, чтоб он перестал
писать смелые пьесы. ЕщЈ этолийцы, задолго до нас, объявили лживую амнистию,
чтоб заманить эмигрантов на родину и умертвить их. ЕщЈ в Риме выяснили
истину, которую забывает ГУЛаг: что раба неэкономично оставлять голодным и
надо кормить. Вся история — одно сплошное …ядство! Кто кого схопает, тот
того и лопает. Нет ни истины, ни заблуждения, ни разви- {90} тия. И некуда
звать.
В безжизненном освещении особенно растравно выглядело подЈргивание
неверия на губах — таких молодых!
Мысли эти отчасти были подготовлены в Руське самим же Нержиным, но
сейчас, из уст Руськи, вызывали желание протестовать. Среди своих старших
товарищей Глеб привык ниспровергать, но перед арестантом более молодым
чувствовал ответственность.
— Хочу тебя предупредить, Ростислав, — очень тихо возражал Нержин,
склонясь почти к уху соседа. — Как бы ни были остроумны и беспощадны
системы скептицизма или там агностицизма, пессимизма, — пойми, они по самой
сути своей обречены на безволие. Ведь они не могут руководить человеческой
деятельностью — потому что люди ведь не могут остановиться, и значит не
могут отказаться от систем, что-то утверждающих, куда-то призывающих.