Селивановский был достаточно интеллигентен,
чтобы понять и это движение бро- {99} вей и всю обстановку. И он
приготовился запутать ясный вопрос в трЈх соснах.
Но у Фомы Гурьяновича Осколупова шла своя работа мысли. Он вовсе не
хотел быть дубиной на месте начальника отдела. С тех пор, как он был
назначен на эту должность, он исполнился достоинства и сам вполне поверил,
что владеет всеми проблемами и может в них разбираться лучше других — иначе
б его не назначили. И хотя он в своЈ время не кончил и семилетки, но сейчас
совершенно не допускал, чтобы кто-нибудь из подчинЈнных мог понимать дело
лучше его — разве только в деталях, в схемах, где нужно руку приложить.
Недавно он был в одном первоклассном санатории, был там в гражданском, без
мундира, и выдавал себя за профессора электроники. Там он познакомился с
очень известным писателем Казакевичем, тот глаз не спускал с Фомы
Гурьяновича, всЈ записывал в книжку и говорил, что будет с него писать образ
современного учЈного. После этого санатория Фома окончательно почувствовал
себя учЈным.
И сейчас он сразу понял проблему и рванул упряжку:
— Товарищ министр! Так это мы — можем!
Селивановский удивлЈнно оглянулся на него:
— На каком объекте? Какая лаборатория?
— Да на телефонном, в Марфине. Ведь говорили ж — по телефону? Ну!
— Но Марфино выполняет более важную задачу.
— Ничего-о! НайдЈм людей! Там триста человек — что ж, не найдЈм?
И вперился взглядом готовности в лицо министра. Абакумов не то, что
улыбнулся, но выразилась в его лице опять какая-то симпатия к генералу.
Таким был и сам Абакумов, когда выдвигался — беззаветно готовый рубить в
окрошку всякого, на кого покажут. Всегда симпатичен тот младший, кто похож
на тебя.
— Молодец! — одобрил он. — Так и надо рассуждать! Интересы
государства! — а потом остальное. Верно?
— Так точно, товарищ министр! Так точно, товарищ генерал-полковник!
Рюмин, казалось, ничуть не удивился и не оценил самоотверженности
рябого генерал-майора. Рассеянно глядя {100} на Селивановского, он сказал:
— Так утром я к вам пришлю.
Переглянулся с Абакумовым и ушЈл, ступая неслышно.
Министр поковырялся пальцем в зубах, где застряло мясо с ужина.
— Ну, так когда же? Вы меня манили-манили — к первому августа, к
октябрьским, к новому году, — ну?
И упЈрся глазами в Яконова, вынуждая отвечать именно его.
Как будто что-то стесняло Яконова в постановке его шеи. Он повЈл ею
чуть вправо, потом чуть влево, поднял на министра свой холодноватый синий
взгляд — и опустил.
Яконов знал себя остро-талантливым. Яконов знал, что и ещЈ более
талантливые люди, чем он, с мозгами, ничем другим, кроме работы, не
занятыми, по четырнадцать часов в день, без единого выходного в году, сидят
над этой проклятой установкой.