Свиданий с родственниками почему Пятьдесят Восьмой не даЈте? Положено раз в
месяц, а вы даЈте раз в год. От этого что — настроение подымается? Может,
воронков не хватает, в чЈм арестантов возить? Или надзирателям — зарплаты
за выходные дни? Ре-жим!! Режим вам голову мутит, с ума скоро сойдЈте от
режима. По воскресеньям раньше можно было весь день гулять, теперь
запретили. Это зачем? Чтобы больше работали? На говне сметану собираете? От
того, что без возду- {111} ха задыхаются — скорее не будет. Да чего
говорить! Вот меня зачем ночью вызвали? Дня не хватает? А ведь мне работать
завтра. Мне спать нужно.
Бобынин выпрямился, гневный, большой.
Абакумов тяжело сопел, придавленный к кромке стола.
Было двадцать пять минут второго ночи. Через час, в половине третьего,
Абакумов должен был предстать с докладом у Сталина, на кунцевской даче.
Если этот инженер прав — как теперь изворачиваться?
Сталин — не прощает…
Но тут, отпуская Бобынина, он вспомнил эту тройку лгунов из отдела
специальной техники. И тЈмное бешенство обожгло ему глаза.
PI он позвонил за ними.

——–
19

Комната была невелика, невысока. В ней было две двери, а окно, если и
было, то намертво зашторено сейчас, слито со стеною. Однако воздух стоял
свежий, приятный (особое лицо отвечало за впуск и выпуск воздуха и
химическую безвредность его).
Много места занимала низкая оттоманка с цветастыми подушками. Над ней
со стены горели сдвоенные лампы, прикрытые абажуриками.
На оттоманке лежал человек, чьЈ изображение столько раз было изваяно,
писано маслом, акварелью, гуашью, сепией, рисовано углем, мелом, толчЈным
кирпичом, сложено из придорожной гальки, из морских ракушек, поливанной
плитки, из зЈрен пшеницы и соевых бобов, вырезано по кости, выращено из
травы, выткано на коврах, составлено из самолЈтов, заснято на киноплЈнку —
как ничьЈ никогда за три миллиарда лет существования земной коры.
А он просто лежал, немного подобрав ноги в мягких кавказских сапогах,
похожих на плотные чулки. На нЈм был френч с четырьмя большими карманами,
нагрудными {112} и боковыми — старый, обжитый, из тех серых, защитных,
чЈрных и белых френчей, какие (немного повторяя Наполеона) он усвоил носить
с гражданской войны и сменил на маршальский мундир только после Сталинграда.
Имя этого человека склоняли газеты земного шара, бормотали тысячи
дикторов на сотнях языков, выкрикивали докладчики в началах и окончаниях
речей, выпевали тонкие пионерские голоса, провозглашали во здравие архиереи.
Имя этого человека запекалось на обмирающих губах военнопленных, на опухших
дЈснах арестантов.