Уже и женщины, с которыми он так попировал после надиной смерти, нужны
ему были мало, редко, и с ними было не до дрожи, а мутновато как-то. Уже и
сон не облег – {115} чал по-молодому, а проснувшись слабым и со сдавленной
головой, не хотелось подниматься.
Положив себе дожить до девяноста, Сталин с тоскою думал, что лично ему
эти годы не принесут радости, он просто должен домучиться ещЈ двадцать лет
ради общего порядка в человечестве.
Семидесятилетие праздновал так. 20-го вечером забили насмерть Трайчо
Костова. Только когда глаза его собачьи остеклели — мог начаться настоящий
праздник. 21-го в Большом театре было торжественное чествование, выступали
Мао, Долорес и другие товарищи. Потом был широкий банкет. ЕщЈ потом — узкий
банкет. Пили старые вина испанских погребов, когда-то присланные за оружие.
Потом отдельно с Лаврентием — кахетинское, пели грузинские песни. 22-го был
большой дипломатический приЈм. 23-го смотрел о себе вторую серию
“Сталинградской битвы” и “Незабываемый 1919”.
Хотя и утомив, произведения эти ему очень понравились. Теперь всЈ более
и более правдиво вырисовывается его роль не только в отечественной, но и в
гражданской войне. Видно, каким большим человеком он был уже тогда. И экран
и сцена показывали теперь, как часто он серьЈзно предупреждал и поправлял
слишком опрометчивого поверхностного Ленина. И благородно вложил драматург в
его уста: “Каждый трудящийся свои мысли имеет право высказывать!” А у
сценариста хорошо сочинена эта ночная сцена с Другом. Хотя такого преданного
большого Друга у Сталина никого не осталось из-за постоянной неискренности и
коварства людей — да и за всю жизнь не было такого Друга! вот так
складывалось, что никогда его не было! — но, увидев на экране, Сталин
почувствовал умиление в горле (это художник — так художник!): как бы хотел
он иметь такого правдивого бескорыстного Друга, и вот что думаешь целыми
ночами про себя — говорить ему вслух.
Однако, невозможно иметь такого Друга, потому что он должен был бы
тогда быть чрезвычайно велик. А — где ему тогда жить? чем заниматься?
А эти все, с Вячеслава-Каменной задницы и до Никиты-плясуна — разве
это вообще люди? За столом с ними от скуки подохнешь, никто ничего умного
первый не пред- {116} ложит, а как им укажешь — так сразу все соглашаются.
Когда-то Ворошилова Сталин немножко любил — по Царицыну, по Польше, потом
за кисловодскую пещеру (доложил о совещании предателей, Каменева-Зиновьева с
Фрунзе), — но тоже манекен для фуражки и орденов, разве это человек?
Никого он сейчас не мог вспомнить, как своего друга. Ни о ком не
вспоминалось больше доброго, чем плохого.
Друга нет и быть не может, но зато весь простой народ любит своего
Вождя, готов жизнь и душу отдать. Это и по газетам видно, и по кино, и по
выставке подарков.