Он жил и наслаждался только от приЈма до приЈма.
Наступал срок — всЈ замирало в нЈм, уши леденели, он сдавал портфель, не
зная, получит ли его обратно, наклонял перед кабинетом свою бычью голову, не
зная, разогнЈт ли шею через час.
Сталин страшен был тем, что ошибка с ним была та единственная в жизни
ошибка со взрывателем, которую исправить нельзя. Сталин страшен был тем, что
не выслушивал оправданий, он даже не обвинял — только вздрагивал кончик
одного уса, и там, внутри, выносился приговор, а осуждЈнный его не знал: он
уходил мирно, его брали ночью и расстреливали к утру.
Хуже всего, когда Сталин молчал и оставалось мучиться в догадках. Если
же Сталин запускал в тебя что-нибудь тяжЈлое или острое, наступал сапогом на
ногу, плевал в тебя или сдувал горячий пепел трубки тебе в лицо — этот гнев
был не окончательный, этот гнев проходил! Если же Сталин грубил и ругался,
пусть самыми последними словами, Абакумов радовался: это значило, что Хозяин
ещЈ надеется исправить своего министра и работать с ним дальше.
Конечно, теперь-то Абакумов понимал, что в усердии своЈм заскочил
слишком высоко: пониже было бы безопаснее, с дальними Сталин разговаривал
добродушно, приятно. Но вырваться из ближних назад — пути не было. {147}
Оставалось — ждать смерти. Своей. Или… непроизносимой.
И так неизменно складывались дела, что, представая перед Сталиным,
Абакумов всегда боялся раскрытия чего-нибудь.
Уж перед тем одним ему приходилось трястись, чтобы не раскрылась
история его обогащения в Германии.
… В конце войны Абакумов был начальником всесоюзного СМЕРШа, ему
подчинялись контрразведки всех действующих фронтов и армий. Это было особое
короткое время бесконтрольного обогащения. Чтобы верней нанести последний
удар Германии, Сталин перенял у Гитлера фронтовые посылки в тыл: за честь
Родины — это хорошо, за Сталина — ещЈ лучше, но чтобы лезть на колючие
заграждения в самое обидное время — в конце войны, не дать ли воину личную
материальную заинтересованность в Победе, а именно — право послать домой:
солдату — пять килограммов трофеев в месяц, офицеру — десять, а генералу
— пуд? (Такое распределение было справедливо, ибо котомка солдата не должна
отягощать его в походе, у генерала же всегда есть свой автомобиль.) Но в
несравненно более выгодном положении находилась контрразведка СМЕРШ. До неЈ
не долетали снаряды врага. ЕЈ не бомбили самолЈты противника. Она всегда
жила в той прифронтовой полосе, откуда огонь уже ушЈл, но куда не пришли ещЈ
ревизоры казны. ЕЈ офицеры были окутаны облаком тайны. Никто не смел
проверять, что они опечатали в вагоне, что они вывезли из арестованного
поместья, около чего они поставили часовых. Грузовики, поезда и самолЈты
повезли богатство офицеров СМЕРШа. Лейтенанты вывозили на тысячи, полковники
— на сотни тысяч, Абакумов грЈб миллионы.