Правда, он не мог вообразить таких странных обстоятельств, при которых
он пал бы с поста министра или пал бы охраняемый им режим — а золото спасло
бы его, даже если б находилось в швейцарском банке. Казалось бы ясно, что
никакие драгоценности не спасут обезглавленного. Однако, это было свыше его
сил — смотреть, как обогащаются подчинЈнные, а себе ничего не брать! Такой
жертвы нельзя было требовать от живого челове- {148} ка! И он рассылал и
рассылал всЈ новые спецкоманды на поиски. Даже от двух чемоданов мужских
подтяжек он не мог отказаться. Он грабил загипнотизированно.
Но этот клад Нибелунгов, не принеся Абакумову свободного богатства,
стал источником постоянного страха разоблачения. Никто из знающих не посмел
бы донести на всесильного министра, зато любая случайность могла всплыть и
погубить его голову. Бесполезно было взято — однако и не объявляться же
теперь министерству финансов!..
… Он приехал в половине третьего ночи, но ещЈ и в десять минут
четвЈртого с большим чистым блокнотом в руках ходил по приЈмной и томился,
ощущая внутреннюю слабость от боязни, а уши его между тем предательски
разгорались. Больше всего он был бы сейчас рад, если б Сталин заработался и
вообще не принял его сегодня: Абакумов опасался расправы за секретную
телефонию. Он не знал, что теперь врать.
Но тяжЈлая дверь приоткрылась — наполовину. В раскрытую часть вышел
тихо, почти на цыпочках, ПоскрЈбышев и беззвучно пригласил рукой. Абакумов
пошЈл, стараясь не становиться всей грубой широкой ступнЈй. В следующую
дверь, тоже полуоткрытую, он протиснулся тушей своей, не раскрывая дверь
шире, придерживая еЈ за начищенную бронзовую ручку, чтоб не отошла. И на
пороге сказал:
— Добрый вечер, товарищ Сталин! Разрешите?
Он сплошал, не прокашлялся вовремя, и оттого голос вышел хриплый,
недостаточно верноподданный.
Сталин в кителе с золочЈными пуговицами, с несколькими рядами орденских
колодок, но без погонов, писал за столом. Он дописал фразу, только потом
поднял голову, совино-зловеще посмотрел на вошедшего.
И ничего не сказал.
Очень плохой признак! — он ни слова не сказал…
И писал опять.
Абакумов закрыл за собой дверь, но не посмел идти дальше без
пригласительного кивка или жеста. Он стоял, держа длинные руки у бЈдер,
немного наклонясь вперЈд, с почтительно-приветственной улыбкой мясистых губ
— а уши его пылали. {149}
Министр госбезопасности ещЈ бы не знал, ещЈ бы сам не употреблял этот
простейший следовательский приЈм: встречать вошедшего недоброжелательным
молчанием. Но сколько б он ни знал, а когда Сталин встречал его так —
Абакумов испытывал внутренний обрыв страха.
В этом малом ночном кабинете, прижатом к земле, не было ни картин, ни
украшений, оконца малы.