Невысокие стены были обложены резной дубовой
панелью, по одной стене проходили небольшие книжные полки. Не впридвиг к
стене стоял письменный стол. ЕщЈ — радиола в одном углу, а около неЈ —
этажерка с пластинками: Сталин любил по ночам включать свои записанные
старые речи и слушать.
Абакумов просительно перегнулся и ждал.
Да, он весь был в руках Вождя, но отчасти — и Вождь в его руках. Как
на фронте от слишком сильного продвижения одной стороны возникает переслойка
и взаимный обхват, не всегда поймЈшь, кто кого окружает, так и здесь: Сталин
сам себя (и всЈ ЦК) включил в систему МГБ — всЈ, что он надевал, ел, пил,
на чЈм сидел, лежал — всЈ доставлялось людьми МГБ, а уж охраняло только
МГБ. Так что в каком-то искажЈнно-ироническом смысле Сталин сам был
подчинЈнным Абакумова. Только вряд ли бы успел Абакумов эту власть проявить
первый.
Перегнувшись, стоял и ждал дюжий министр. А Сталин писал. Он всегда так
сидел и писал, сколько ни входил Абакумов. Можно было подумать — он никогда
не спал и не уходил с этого места, а постоянно писал с той внушительностью и
ответственностью, когда каждое слово, стекая с пера, сразу роняется в
историю. Настольная лампа бросала свет на бумаги, верхний же свет от скрытых
светильников был небольшой. Сталин не всЈ время писал, он отклонялся, то
скашивался в сторону, в пол, то взглядывал недобро на Абакумова, как будто
прислушиваясь к чему-то, хотя ни звука не было в комнате.
Из чего рождается эта манера повелевать, эта значительность каждого
мелкого движения? Разве не так же точно шевелил пальцами, двигал руками,
водил бровями и взглядывал молодой Коба? Но тогда это никого не пугало,
никто не извлекал из этих движений их страшного смысла. Лишь после какого-то
по счЈту продырявленного {150} затылка люди стали видеть в самых небольших
движениях Вождя — намЈк, предупреждение, угрозу, приказ. И заметив это по
другим, Сталин начал приглядываться к себе самому, и тоже увидел в своих
жестах и взглядах этот угрожающий внутренний смысл — и стал уже сознательно
их отрабатывать, отчего они ещЈ лучше стали получаться и ещЈ вернее
действовать на окружающих.
Наконец Сталин очень сурово посмотрел на Абакумова и тычком трубки в
воздухе указал ему, куда сегодня сесть.
Абакумов радостно встрепенулся, легко прошЈл и сел — но не на всЈ
сиденье, а на переднюю только часть его. Так было ему совсем не удобно, зато
легче привставать, когда понадобится.
— Ну? — буркнул Сталин, глядя в свои бумаги.
Настал момент! Теперь надо было не терять инициативы!
Абакумов кашлянул и прочищенным горлом заторопился, заговорил почти
восторженно. (Он себя потом проклинал за эту говорливую угодливость в
кабинете Сталина, за неумеренные обещания, — но как-то само так всегда
получалось, что чем недоброжелательней встречал его Хозяин, тем несдержанней
Абакумов бывал в заверениях, а это затягивало его в новые и новые обещания.