Главное,
он не надеялся, что приятно {29} проведЈт там время, а почти был уверен, что
вспыхнет политический спор, и будет он, как всегда бесплоден, необогащающ,
но в него нельзя будет не ввязаться, а ввязываться тоже нельзя, потому что
свои глубоко-хранимые, столько раз оскорблЈнные мысли так же невозможно
открыть “молодым” арестантам, как показать им свою жену обнажЈнной.
Нержин перечислил, кто будет. Рубин один был на шарашке по-настоящему
близок Абрамсону, хотя ещЈ предстояло отчитать его за сегодняшний не
достойный истинного коммуниста фарс. Напротив, Сологдина и Прянчикова
Абрамсон не любил. Но как ни странно, Рубин и Сологдин считались друзьями —
из-за того ли, что вместе лежали на бутырских нарах. Администрация тюрьмы
тоже не очень их различала и под ноябрьские праздники вместе гребла на
“праздничную изоляцию” в Лефортово.
Делать было нечего, Абрамсон согласился. Ему было объявлено, что
пиршество начнЈтся между кроватями Потапова и Прянчикова через полчаса, как
только Андреич кончит приготовление крема.
Между разговором Нержин обнаружил, что читает Абрамсон, и сказал:
— Мне в тюрьме тоже пришлось как-то перечесть “Монте-Кристо”, не до
конца. Я обратил внимание, что хотя Дюма старается создать ощущение жути, он
рисует в замке Иф совершенно патриархальную тюрьму. Не говоря уже о
нарушении таких милых подробностей, как ежедневный вынос параши из камеры, о
чЈм Дюма по вольняшечьему недомыслию умалчивает, — разберите, почему Дантес
смог убежать? Потому что у них годами не бывало в камерах шмонов, тогда как
их полагается производить каждонедельно, и вот результат: подкоп не был
обнаружен. Затем у них не меняли приставленных вертухаев — их же следует,
как мы знаем из опыта Лубянки, менять каждые два часа, дабы один надзиратель
искал упущений у другого. А в замке Иф по суткам в камеру не входят и не
заглядывают. Даже глазков у них в камерах не было — так Иф был не тюрьма, а
просто морской курорт! В камере считалось возможным оставить металлическую
кастрюлю — и Дантес долбал ею пол. Наконец, {30} умершего доверчиво
зашивали в мешок, не прожегши его тело в морге калЈным железом и не проколов
на вахте штыком. Дюма следовало бы сгущать не мрачность, а элементарную
методичность.
Нержин никогда не читал книг просто для развлечения. Он искал в книгах
союзников или врагов, по каждой книге выносил чЈтко-разработанный приговор и
любил навязывать его другим.
Абрамсон знал за ним эту тяжЈлую привычку. Он выслушал его, не поднимая
головы с подушки, покойно глядя через квадратные очки.
— Так я приду, — ответил он и, улегшись поудобнее, продолжил чтение.

——–
57

Нержин пошЈл помогать Потапову готовить крем. За голодные годы
немецкого плена и советских тюрем Потапов установил, что жевательный процесс
является в нашей жизни не только не презренным, не постыдным, но одним из
самых усладительных, в которых нам и открывается сущность бытия.