… Люблю я час
                Определять обе-дом, ча-ем
                И у-жи-ном…
— цитировал этот недюжинный в России высоковольтник, отдавший всю
                жизнь трансформаторам в тысячи ква, ква и ква.
                А так как Потапов был из тех инженеров, у которых руки не отстают от
                головы, то он быстро стал изрядным поваром: в Kriegsgefangenenlage он
                выпекал оранжевый торт из одной картофельной шелухи, а на шарашках
                сосредоточился и усовершился по сладостям.
                Сейчас он хлопотал над двумя составленными тумбочками в полутЈмном
                проходе между своей кроватью и кроватью Прянчикова — приятный полумрак
                создавался от того, что верхние матрасы загораживали свет ламп. Из-за
                полукруглости комнаты (кровати стояли по радиусам) {31} проход был в начале
                узок, а к окну расширялся. Огромный, в четыре с половиной кирпича толщиной,
                подоконник тоже весь использовался Потаповым: там были расставлены
                консервные банки, пластмассовые коробочки и миски. Потапов
                священнодействовал, сбивая из сгущЈнного молока, сгущЈнного какао и двух яиц
                (часть даров принЈс и всучил Рубин, постоянно получавший из дому передачи и
                всегда делившийся ими) — нечто, чему не было названия на человеческом
                языке. Он забурчал на загулявшего Нержина и велел ему изобрести недостающие
                рюмки (одна была — колпачок от термоса, две — лабораторные химические
                стаканчики, а две Потапов склеил из промасленной бумаги). ЕщЈ на два бокала
                Нержин предложил повернуть бритвенные стаканчики и взялся честно отмыть их
                горячей водой.
                В полукруглой комнате установился безмятежный воскресный отдых. Одни
                присели поболтать на кровати к своим лежащим товарищам, другие читали и по
                соседству перебрасывались замечаниями, иные лежали бездейственно, положив
                руки под затылок и установив немигающий взгляд в белый потолок.
                ВсЈ смешивалось в одну общую разноголосицу.
                Вакуумщик Земеля нежился: на верхней койке он лежал разобранный до
                кальсон (наверху было жарковато), гладил мохнатую грудь и, улыбаясь своей
                неизменной беззлобной улыбкой, повествовал мордвину Мишке через два
                воздушных пролЈта:
                — Если хочешь знать — всЈ началось с полкопейки.
                — Почему с пол копейки?
                — Раньше, году в двадцать шестом, в двадцать восьмом, — ты маленький
                был, — над каждой кассой висела табличка: “Требуйте сдачу полкопейки!” И
                монета такая была — полкопейки. Кассирши еЈ без слова отдавали. Вообще на
                дворе был НЭП, всЈ равно, что мирное время.
                — Войны не было?
                — Да не войны, вот чушка! Это до советской власти было, значит, —
                мирное время. Да… В учреждениях при НЭПе шесть часов работали, не как
                сейчас. И ничего, справлялись. А задержат тебя на пятнадцать минут — уже
                сверхурочные выписывают. И вот, что, ты думаешь, сперва исчезло? Полкопейки!
                С неЈ и началось.
