Лукач, И. Дойчер.) И — даже
обширным леволиберальным кругам Запада, которые при жизни Сталина
аплодировали цветным картинкам нашей жизни, а после XX съезда оказались
в жестоком просаке.
Но пристальное изучение нашей новейшей истории показывает, что
НИКАКОГО СТАЛИНИЗМА (ни — учения, ни — направления жизни, ни —
государственной системы) не было, как справедливо утверждают официальные
круги нашей страны, да и руководители Китая. Сталин был хотя и очень
бездарный, но очень последовательный и верный продолжатель ДУХА
ленинского учения. А нам на возврате дыхания после обморока, в
проблесках сознания после полной темноты, — нам так трудно вернуть себе
сразу отчетливое зрение, нам так трудно брести поперек нагороженных
стен, между наставленных истуканов.
Касанием лекторской палочки Сахаров развораживает и в прах рассыпает
одни, а другие минует с почтением, оставляет ложно стоять.
Теперь если все эти “непримиримые идеологии” оставить в оговорке, в
исключении (и даже расширить их список), — то с какими же идеологиями
Сахаров предлагает сосуществование? С либеральной да с христианской? Так
от них и так ничто миру не грозит, они и так в дискуссии всегда. А вот с
этим зловещим списком что делать? В нем несколько многовато идеологий
прошлого и — настоящего.
И какова же тогда цена ожидаемой и призываемой “конвергенции”?..
А где гарантии, что непримиримые идеологии не будут возникать и в
будущем? В этой же работе так трезво оценив губительное экономическое
разорение от революций, Сахаров предусматривает “для революционной и
национально-освободительной борьбы”, “когда не остается других средств,
кроме вооруженной борьбы”, — “возможность решительных действий”.
“Существуют ситуации, когда революции являются единственным выходом из
тупика”. Это опять-таки — не собственное противоречие автора, но
поддался он общему перекосу эпохи: все революции в общем одобрять, все
“контрреволюции” безоговорочно осуждать. (Хотя в смене насилий,
вызывающих одно другое, кто провел временнУю грань, кто указал тот
инкубаторный срок, до истечения которого насильственный переворот еще
называется контрреволюцией, а после — уже новой революцией?)
Неполнота освобождения от чужих навязанных модных догм всегда
накажет нас неравномерной ясностью зрения, опрометчивыми формулировками.
Вот и вьетнамскую войну характеризует Сахаров, как принято у МИРОВОЙ
ПРОГРЕССИВНОЙ ОБЩЕСТВЕННОСТИ, — как войну “сил реакции” против
“народного волеизъявления”. А когда приходят по тропе Хо Ши Мина
регулярные дивизии — это тоже “народное волеизъявление”? А когда
“регулярные” партизаны поджигают деревни за их нейтралитет и автоматами
понуждают мирное население к действиям — это отнесем к “народному
волеизъявлению” или к “силам реакции”? Нам ли, русским, с опытом своей
гражданской войны так поверхностно судить о вьетнамской?.