Прежде он берЈг только шею и неохотно поворачивал туловищем при голове,
сегодня же он ни ногой не пошевельнул, ни рукой, лишь вот по книжке постучал
пальцем. Его уговаривали позавтракать, он ответил: “Не наелся — не
налижешься.” Он до завтрака и после завтрака лежал так неподвижно, что если
б иногда не моргал, можно было подумать, что его взяло окостенение.
А глаза были открыты.
Глаза были открыты, и как раз чтобы видеть Русанова, ему не надо было
ничуть поворачиваться. Его-то, белорылого, одного он и видел кроме потолка и
стены.
И он слышал, что разъяснял ему Русанов. И губы его шевельнулись,
раздался всЈ тот же недоброжелательный голос, только ещЈ менее внятно
разделяя слова:
— А что — Гражданская? Ты воевал, что ль, в Гражданскую? Павел
Николаевич вздохнул: {143}
— Мы с вами, товарищ Поддуев, ещЈ по возрасту не могли тогда воевать.
Ефрем потянул носом.
— Не знаю, чего ты не воевал. Я воевал.
— Как же это могло быть?
— Очень просто,– медленно говорил Ефрем, отдыхая между фразами.–
Наган взял и воевал. Забавно. Не я один.
— Где ж это вы так воевали?
— Под Ижевском. Учредилку били. Я ижевских сам семерых застрелил. И
сейчас помню.
Да, он кажется всех семерых, взрослых, мог вспомнить сейчас, где и кого
уложил, пацан, на улицах мятежного города.
Что-то ещЈ ему очкарик объяснял, но у Ефрема сегодня будто уши
залегали, и он не надолго выныривал что-нибудь слышать.
Как он открыл по рассвету глаза и увидел над собой кусок голого белого
потолка, так вступил в него толчком, вошЈл с неприкрытостью, а без всякого
повода, один давний ничтожный и совсем забытый случай.
Был день в ноябре, уже после войны. ШЈл снег и тут же подтаивал, а на
выброшенной из траншеи более тЈплой земле таял начисто. Копали под
газопровод, и проектная глубина была метр восемьдесят. Поддуев прошЈл там
мимо и видел, что глубины нужной ещЈ нет. Но явился бригадир и нагло уверял,
что по всей длине уже полный профиль. “Что, мерить пойдЈм? Тебе ж хуже
будет!” Поддуев взял мерный шест, где у него через каждые десять сантиметров
была выжжена поперечная чЈрная полоска, каждая пятая длинней, и они пошли
мерить, увязая в размокшей, раскисшей глине, он — сапогами, бригадир —
ботинками. В одном месте померили — метр семьдесят. Пошли дальше. Тут
копали трое: один длинный тощий мужик, черно заросший по лицу; один —
бывший военный, ещЈ в фуражке, хоть и звЈздочка была с неЈ давно содрана, и
лакированный ободок, и лакированный козырЈк, а околыш был весь в извЈстке и
глине; третий же, молоденький, был в кепочке и городском пальтишке (в те
годы с обмундированием было трудно, и им казЈнного не выдали), да ещЈ сшитом
на него, наверно, когда он был школьником, коротком, тесном, изношенном.