Я до укола хочу посмотреть.
— Укол? — Оглоед смягчился.– Се-час…
Он досматривал газету впробежь, материалы сессии и оттеснЈнные {147}
ими другие сообщения. Он и шЈл-то курить. Он уже зашуршал было газетой, чтоб
еЈ отдать — и вдруг заметил что-то, влез в газету — и почти сразу стал
настороженным голосом выговаривать одно и то же длинное слово, будто
протирая его между языком и нЈбом:
— Ин-те-рес-нень-ко… Ин-те-рес-нень-ко…
Четыре глухих бетховенских удара судьбы громыхнули у него над головой
— но никто не слышал в палате, может и не услышит — и что другое он мог
выразить вслух?
— Да что такое? — взволновался Русанов вовсе.– Да дайте же сюда
газету!
Костоглотов не потянулся никому ничего показывать. И Русанову ничего не
ответил. Он соединил газетные листы, ещЈ сложил газету вдвое и вчетверо, как
она была, но со своими шестью страницами она не легла точно в прежние сгибы,
а пузырилась. И сделав шаг к Русанову (а тот к нему), передал газету. И тут
же, не выходя, растянул свой шЈлковый кисет и стал дрожащими руками
сворачивать махорочную газетную цыгарку.
И дрожащими руками разворачивал газету Павел Николаевич. Это
“интересненько” Костоглотова пришлось ему как нож между рЈбрами. Что это
могло быть Оглоеду “интересненько”?
Умело и делово, он быстро проходил глазами по заголовкам, по материалам
сессии и вдруг, и вдруг… Как? Как?..
Совсем не крупно набранный, совсем незначительный для тех, кто не
понимает, со страницы кричал! кричал! небывалый! невозможный указ! — о
полной смене Верховного Суда! Верховного Суда Союза!
Как?! Матулевич, заместитель Ульриха?! Детистов? Павленко? Клопов? И
Клопов!! — сколько стоит Верховный Суд, столько был в нЈм и Клопов! И
Клопова — сняли!.. Да кто же будет беречь кадры?.. Совершенно новые
какие-то имена… Всех, кто вершил правосудие четверть столетия — одним
ударом! — всех!?
Это не могла быть случайность!
Это был шаг истории…
Испарина выступила у Павла Николаевича. Только сегодня к утру он
успокоил себя, что все страхи — пусты, и вот…
— Вам укол.
— Что?? — безумно вскинулся он.
Доктор Гангарт стояла перед ним со шприцем.
— Обнажите руку, Русанов. Вам укол.

——–
16

Он полз. Он полз какой-то бетонной трубой — не трубой, а тоннелем, что
ли, где из боков торчала, незаделанная арматура, и за неЈ он цеплялся иногда
и как раз правой стороной шеи, больной. Он полз на груди и больше всего
ощущал тяжесть тела, прижимающего {148} его к земле. Эта тяжесть была
гораздо больше, чем вес его тела, он не привык к такой тяжести, его просто
плющило. Он думал сперва, что это бетон сверху придавливает — нет, это
такое тяжЈлое было его тело.