В таких случаях бывает можно предположить, что она…
Внимательный взгляд умеет выделить таких женщин по мелочам поведения. Но
Гангарт — замужем. Так почему же..?
А она смотрела на него и удивлялась, почему он вначале показался ей
таким недоброжелательным и грубым. У него, правда, тЈмный взгляд и жЈсткие
складки, но он умеет смотреть и говорить очень дружественно и весело, вот
как сейчас. Вернее, у него всегда наготове и та, и другая манера, и не
знаешь, какую ждать.
— О балеринах и о валенках я теперь всЈ усвоила,– улыбалась она.– Но
— сапоги? Вы знаете, что ваши сапоги — это небывалое нарушение нашего
режима?
И она сузила глаза.
— Опять режим,– скривился Костоглотов, и шрам его скривился.– Но
ведь прогулка даже в тюрьме положена. Я без прогулки не могу, я тогда не
вылечусь. Вы ж не хотите лишить меня свежего воздуха?
Да, Гангарт видела, как подолгу он гулял сторонними одинокими аллейками
медгородка: у кастелянши выпросил женский халат, которых мужчинам не давали,
не хватало; морщь халата сгонял под армейским поясом с живота на бока, а
полы халата всЈ равно раздЈргивались. В сапогах, без шапки, с косматой
чЈрной головой он гулял крупными твЈрдыми шагами, глядя в камни под собой, а
дойдя до намеченного рубежа, на нЈм поворачивался. И всегда он держал руки
сложенными за спиной. И всегда один, ни с кем. {157}
— Вот на днях ожидается обход Низамутдина Бахрамовича и знаете, что
будет, если он увидит ваши сапоги? Мне будет выговор в приказе.
Опять она не требовала, а просила, даже как бы жаловалась ему. Она сама
удивлялась тому тону даже не равенства, а немного и подчинения, который
установился между ними и которого у неЈ с больными вообще никогда не бывало.
Костоглотов, убеждая, тронул своей лапой еЈ руку:
— Вера Корнильевна! Стопроцентная гарантия, что он у меня их не
найдЈт. И даже в вестибюле никогда в них не встретит.
— А на аллейке?
— А там он не узнает, что я — из его корпуса! Даже вот хотите,
давайте для смеху напишем анонимный донос на меня, что у меня сапоги, и он с
двумя санитарками придЈт здесь шарить — и никогда не найдут.
— А разве это хорошо — писать доносы? — Она опять сузила глаза.
ЕщЈ вот: зачем она губы красила? Это было грубовато для неЈ, это
нарушало еЈ тонкость. Он вздохнул:
— Да ведь пишут. Вера Корнильевна, как пишут! И получается. Римляне
говорили: testis unus — testis nullus, один свидетель — никакой не
свидетель. А в двадцатом веке и один — лишний стал, и одного-то не надо.
Она увела глаза. Об этом трудно ведь было говорить.
— И куда ж вы их тогда спрячете?
— Сапоги? Да десятки способов, сколько будет времени. Может быть, в
холодную печку кину, может быть, на верЈвочке за окно подвешу.