— Это нужно умеючи. Нельзя
пролить на пальцы. И нюхать нельзя. И мягко отобрал флакон. В конце концов
это выходило за границы всяких шуток!
— Что это? — нахмурилась Гангарт.– Сильное вещество?
Костоглотов опустился, сел рядом с ней и сказал деловито, совсем тихо:
— Очень. Это — иссык-кульский корень. Его нельзя нюхать — ни в
настойке, ни в сухом виде. Поэтому он так и заткнут. Если корень
перекладывать руками, а потом рук не помыть и забывши лизнуть — можно
умереть. {160}
Вера Корнильевна была испугана:
— И зачем он вам?
— Вот беда,– ворчал Костоглотов,– откопали вы на мою голову. Надо
было мне его спрятать… Затем, что я им лечился и сейчас подлечиваюсь.
— Только для этого? — испытывала она его глазами. Сейчас она ничуть
их не сужала, сейчас она была врач и врач.
Она-то смотрела как врач, но глаза-то были светло-кофейные.
— Только,– честно сказал он.
— Или это вы… про запас? — всЈ ещЈ не верила.
— Ну, если хотите, когда я ехал сюда — такая мысль у меня была. Чтоб
лишнего не мучиться… Но боли прошли — это отпало. А лечиться я им
продолжал.
— Тайком? Когда никто не видит?
— А что человеку делать, если не дают вольно жить? Если везде режим?
— И по скольку капали?
— По ступенчатой схеме. От одной капли до десяти, от десяти до одной и
десять дней перерыв. Сейчас как раз перерыв. А честно говоря, я не уверен,
что боли упали у меня от одного рентгена. Может, и от корня тоже.
Они оба говорили приглушЈнно.
— Это на чЈм настойка?
— На водке.
— Вы сами делали?
— У-гм.
— И какая ж концентрация?
— Да какая… Дал мне охапку, говорит: вот это — на три поллитра. Я и
разделил.
— Но весит-то сколько?
— А он не взвешивал. Он так, на глазок принЈс.
— На глазок? Такой ядище! Это — аконитум! Подумайте сами!
— А что мне думать? — начал сердиться Костоглотов.– Вы бы
попробовали умирать одна во всей вселенной, да когда комендатура вас за
черту посЈлка не выпускает, вот тогда б и думали — аконитум! да сколько
весит! Мне эта пригоршня корня, знаете, сколько могла потянуть? Двадцать лет
каторжных работ! За самовольную отлучку с места ссылки. А я поехал. За
полтораста километров. В горы. ЖивЈт такой старик, Кременцов, борода
академика Павлова. Из поселенцев начала века. Чистый знахарь! — сам корешок
собирает, сам дозы назначает. В собственной деревне над ним смеются, в своЈм
ведь отечестве нет пророка. А из Москвы и Ленинграда приезжают.
Корреспондент “Правды” приезжал. Говорят, убедился. А сейчас слухи, что
старика посадили. Потому что дураки какие-то развели на поллитре и открыто в
кухне держали, а позвали на ноябрьские гостей, тем водки не хватило, они без
хозяев и выпили.