Лучшего пока нельзя было и ждать! Теперь-то и надо было навалиться на
работу!
Но теперь-то и надо было ложиться в клинику… И открыться маме. Он мог
бы ехать и в Новочеркасск, но здесь ему понравилось, и к своим горам
поближе.
В Москве он узнавал не только о водах и рудах. ЕщЈ он узнал, что с
меланобластомой умирают — всегда. Что с нею редко живут год, а чаще —
месяцев восемь.
Что ж, как у тела, несущегося с предсветовой скоростью, его время и его
масса становились теперь не такими, как у других тел, как у других людей:
время — Јмче, масса — пробивней. Годы вбирались для него в недели, дни —
в минуты. Он и всю жизнь спешил, но только сейчас он начинал спешить
по-настоящему! Прожив шестьдесят лет спокойной жизни — и дурак станет
доктором наук. А вот — к двадцати семи?
Двадцать семь это лермонтовский возраст. Лермонтову тоже не хотелось
умирать. (Вадим знал за собой, что немного похож на Лермонтова: такой же
невысокий, смоляной, стройный, лЈгкий, с маленькими руками, только без
усов.) Однако, он врезал себя в нашу память — и не на сто лет, навсегда!
Перед смертью, перед пантерой смерти, уже виляющей чЈрным телом, уже
бьющей хвостом, уже прилегшей рядом, на одну койку с ним, Вадим, человек
интеллекта, должен был найти формулу — как жить с ней по соседству? Как
плодотворно прожить вот эти оставшиеся месяцы, если это — только месяцы?
Смерть как внезапный и новый фактор своей жизни он должен был
проанализировать. И, сделав анализ, заметил, что кажется уже начинает
привыкать к ней, а то даже и усваивать.
Самая ложная линия рассуждения была бы — исходить из того, что он
теряет: как мог бы он быть счастлив, и где побывать, и что сделать, если бы
жил долго. А верно было — признать статистику: что кому-то надо умирать и
молодым. Зато умерший молодым остаЈтся в памяти людей навсегда молодым. Зато
вспыхнувший перед смертью остаЈтся сиять вечно. Тут была важная, на первый
взгляд парадоксальная черта, которую разглядел Вадим в размышлениях
последних недель: что таланту легче понять и принять смерть, чем
бездарности. А ведь талант теряет в смерти {176} гораздо больше, чем
бездарность! Бездарности обязательно подавай долгую жизнь.
Конечно, завидно было думать, что продержаться надо бы только
три-четыре года, и в наш век открытий, всеобщих бурных научных открытий,
непременно найдут и лекарство от мелано-бластомы. Но Вадим постановил для
себя не мечтать о продлении жизни, не мечтать о выздоровлении — даже ночных
минут не тратить на эти бесплодности,– а сжаться, работать и оставить людям
после себя новый метод поиска руд.
Так, искупив свою раннюю смерть, он надеялся умереть успокоенным.
Да и не испытал- он за двадцать шесть лет никакого другого ощущения
более наполняющего, насыщающего и стройного, чем ощущение времени,
проводимого с пользой.