Но хотя со всеми в палате пересоветовался ДЈмка, прежде чем поставить
подпись согласия, он ещЈ и сегодня, скрутив узелок и прощаясь, наводил так,
чтоб его успокаивали и убеждали. И Вадиму пришлось повторить уже говоренное:
что счастлив ДЈмка, что может так отделаться легко; что он, Вадим, с
удовольствием бы с ним поменялся.
А ДЈмка ещЈ находил возражения:
— Кость-то — пилой пилят. Просто пилят, как бревно. Говорят, под
любым наркозом слышно.
Но Вадим не умел и не любил долго утешать:
— Ну что ж, не ты первый. Выносят другие — и ты вынесешь. В этом, как
во всЈм, он был справедлив и ровен: он и себе утешения не просил и не
потерпел бы. Во всяком утешении уже было что-то мяклое, религиозное.
Был Вадим такой же собранный, гордый и вежливый, как и в первые дни
здесь, только горную смуглость его стало сгонять желтизной, да чаще
вздрагивали губы от боли и подЈргивало лоб от нетерпения, от недоумения.
Пока он только говорил, что обречЈн жить восемь месяцев, а ещЈ ездил верхом,
летал в Москву, встречался с Черегородцевым,–он на самом деле ещЈ уверен
был, что выскочит. Но вот уже месяц он лежал здесь — один месяц из тех
восьми, и уже, может быть, не первый, а третий или четвЈртый из восьми. И с
каждым днЈм становилось больней ходить — уже трудно было мечтать сесть на
коня и ехать в поле. Болело уже и в паху. Три книги из привезенных шести он
прочЈл, но меньше стало уверенности, что найти руды по водам — это одно
единственное нужное, и оттого не так уже пристально он читал, {208} не
столько ставил вопросительных и восклицательных знаков. Всегда считал Вадим
лучшей характеристикой жизни, если не хватает дня, так занят. Но вот что-то
стало ему дня хватать и даже оставаться, а не хватало — жизни. Обвисла его
струнная способность к занятиям. По утрам уже не так часто он просыпался,
чтоб заниматься в тишине, а иногда и просто лежал, укрывшись с головой, и
наплывало на него, что может быть поддаться да и кончить — легче, чем
бороться. Нелепо и жутко становилось ему от здешнего ничтожного окружения,
от дурацких разговоров, и разрывая лощЈную выдержку, ему хотелось
по-звериному взвыть на капкан: “ну, довольно шутить, отпусти ногу-то!”
Мать Вадима в четырЈх высоких приЈмных не добилась коллоидного золота.
Она привезла из России чагу, договорилась тут с санитаркой, чтоб та носила
ему банки настоя через день, сама же опять улетела в Москву: в новые
приЈмные, всЈ за тем же золотом. Она не могла примириться, что радиоактивное
золото где-то есть, а у сына метастазы будут просачиваться через пах.
ПодошЈл ДЈмка и к Костоглотову сказать последнее слово или услышать
последнее. Костоглотов лежал наискось на своей кровати, ноги подняв на
перильца, а голову свесив с матраса в проход.