На всех он так уставлялся,
будто все они тут были в чЈм-то виноваты перед ним. И уже не могла их
палатная жизнь идти прежним непринуждЈнным ходом.
Павлу Николаевичу был вчера двенадцатый укол. Уж он втянулся в эти
уколы, переносил их без бреда, но развились у него частые головные боли и
слабость. Главное выяснилось, что смерть ему не грозит, конечно,– это была
семейная паника. Вот уже не стало половины опухоли, а то, что ещЈ сидело на
шее, помягчело, и хотя мешало, но уже не так, голове возвращалась свобода
движения. Оставалась одна только слабость. Слабость можно перенести, в этом
даже есть приятное: лежать и лежать, читать “Огонек” и “Кроколил”, пить
укрепляющее, выбирать вкусное, что хотелось бы съесть, говорить бы с
приятными людьми, слушать бы радио — но это уже дома. Оставалась бы одна
только слабость, если бы Донцова жЈстким упором пальцев не щупала б ему
больно ещЈ под мышками всякий раз, не надавливала бы как палкой. Она искала
чего-то, а месяц тут полежав, можно было догадаться, чего ищет: второй новой
опухоли. И в кабинет его вызывала, клала и щупала пах, так же остро больно
надавливая.
— А что, может переброситься? — с тревогой спрашивал Павел
Николаевич. Затмевалась вся его радость от спада опухоли.
— Для того и лечимся, чтоб — нет! — встряхивала головой Донцова.–
Но ещЈ много уколов надо перенести.
— ЕщЈ столько? — ужасался Русанов.
— Там видно будет.
(Врачи никогда точно не говорят.)
Он уже был так слаб от двенадцати, уже качали головами над его
анализами крови — а надо было выдержать ещЈ столько же? Не мытьЈм, так
катаньем болезнь брала своЈ. Опухоль спадала, а настоящей радости не было.
Павел Николаевич вяло проводил {210} дни, больше лежал. К счастью, присмирел
и Оглоед, перестал орать и огрызаться, теперь-то видно было, что он не
притворяется, укрутила болезнь и его. ВсЈ чаще он свешивал голову вниз и так
подолгу лежал, сожмурив глаза. А Павел Николаевич принимал порошки от
головной боли, смачивал лоб тряпкой и глаза прикрывал от света. И так они
лежали рядом, вполне мирно, не перебраниваясь — по много часов.
За это время повесили над широкой лестничной площадкой (откуда унесли в
морг того маленького, что всЈ сосал кислородные подушки) лозунг — как
полагается белыми буквами по длинному кумачЈвому полотну: Больные! Не
разговаривайте друг с другом о ваших болезнях!
Конечно, на таком кумаче и на таком видном месте приличней было бы
вывесить лозунг из числа октябрьских или первомайских,– но для их здешней
жизни был очень важный и этот призыв, и уже несколько раз Павел Николаевич,
ссылаясь на него, останавливал больных, чтоб не травили душу.