Раскалило ему черноволосую голову и напекло в спину,
а он сидел, не шевелясь, принимая мартовское тепло — ничего не делая, ни о
чЈм не думая. Он бессмысленно-долго мог так сидеть, добирая в солнечном
греве то, что не додано было ему прежде в хлебе и в супе.
И даже не видно было со стороны, чтобы плечи его поднимались и
опускались от дыхания. Однако ж, он и на бок не сваливался, держался как-то.
Толстая нянечка с первого этажа, крупная женщина, когда-то гнавшая его
из коридора прочь, чтобы не нарушал стерильности, сама же очень наклонная к
семячкам и сейчас на аллейке, по льготе, щелкнувшая несколько, подошла к
нему и базарно-добродушным голосом окликнула:
— Слышь, дядя! А, дядя!
Костоглотов поднял голову и, против солнца переморщи лицо, разглядывал
еЈ с искажающим прищуром.
— Поди в перевязочную, доктор зовЈт. Так он усиделся в своей прогретой
окаменелости, такая была ему неохота двигаться, подниматься, как на
ненавистную работу!
— Какой доктор? — буркнул он.
— Кому надо, тот и зовЈт! — повысила голос няня.– Не обязана я вас
тут по садику собирать. Иди, значит.
— Да мне перевязывать нечего. Не меня, наверно,– всЈ упрямился
Костоглотов.
— Тебя, тебя! — между тем пропускала няня семячки.– Разве тебя,
журавля долгоногого, спутаешь с кем? Один такой у нас, нещечко.
Костоглотов вздохнул, распрямил ноги и опираясь, кряхтя, стал
подниматься.
Нянечка смотрела с неодобрением:
— ВсЈ вышагивал, сил не берЈг. А лежать надо было.
— Ох, няня-а,– вздохнул Костоглотов.
И поплЈлся по дорожке. Ремня уже не было, военной выправки не осталось
никакой, спина гнулась.
Он шЈл в перевязочную на новую какую-то неприятность, готовясь
отбиваться, ещЈ сам не зная — от чего.
В перевязочной ждала его не Элла Рафаиловна, уже дней десять как
заменявшая Веру Корнильевну, а молодая полная женщина, мало сказать румяная
— просто с багряными щеками, такая здоровая. Видел он еЈ в первый раз.
— Как фамилия? — пристигла она его тут же, на пороге. Хоть солнце уже
не било в глаза, а Костоглотов смотрел так {223} же прищуренно, недовольно.
Он спешил сметить, что тут к чему, сообразить, а отвечать не спешил. Иногда
бывает нужно скрыть фамилию, иногда соврать. Он ещЈ не знал, как сейчас
правильно.
— А? Фамилия? — допытывалась врачиха с налитыми руками.
— Костоглотов,– нехотя признался он.
— Где ж вы пропадаете? Раздевайтесь быстро! Идите сюда, ложитесь на
стол!
Теперь-то вспомнил Костоглотов и увидел, и сообразил всЈ сразу: кровь
переливать! Он забыл, что это делают в перевязочной. Но во-первых, он
по-прежнему стоял на принципе: чужой крови не хочу, своей не дам! Во-вторых,
эта бойкая бабЈнка, будто сама напившаяся донорской крови, не склоняла его к
доверию.