А это нам затрудняет лечение. Взять пробу сейчас из вашего
метастаза, как вы понимаете, невозможно.
— Слава Богу. Я бы и не дал.
— Я всЈ-таки не понимаю — почему мы не можем получить стЈкол с
первичным препаратом. Вы-то сами вполне уверены, что гистологический анализ
был?
— Да, уверен.
— Но почему в таком случае вам не объявили результата? — {53}
строчила она скороговоркой делового человека. О некоторых словах надо было
догадываться.
А вот Костоглотов торопиться отвык:
— Результата? Такие у нас были бурные события, Людмила Афанасьевна,
такая обстановочка, что, честное слово… Просто стыдно было о моей биопсии
спрашивать. Тут головы летели. Да я и не понимал, зачем биопсия.–
Костоглотов любил, разговаривая с врачами, употреблять их термины.
— Вы не понимали, конечно. Но врачи-то должны были понять, что этим не
играют.
— Вра-чи?
Он посмотрел на сединку, которую она не прятала и не закрашивала,
охватил собранное деловое выражение еЈ несколько скуластого лица.
Как идЈт жизнь, что вот сидит перед ним его соотечественница,
современница и доброжелатель — и на общем их родном русском языке он не
может объяснить ей самых простых вещей. Слишком издалека начинать надо, что
ли. Или слишком рано оборвать.
— И врачи, Людмила Афанасьевна, ничего поделать не могли. Первый
хирург, украинец, который назначил мне операцию и подготовил меня к ней, был
взят на этап в самую ночь под операцию.
— И что же?
— Как что? Увезли.
— Но позвольте, когда его предупредили, он мог… Костоглотов
рассмеялся откровеннее.
— Об этапе никто не предупреждает, Людмила Афанасьевна. В том-то и
смысл, чтобы выдернуть человека внезапно.
Донцова нахмурилась крупным лбом. Костоглотов говорил какую-то
несообразицу.
— Но если у него был операционный больной?..
— Ха! Там принесли ещЈ почище меня. Один литовец проглотил алюминиевую
ложку, столовую.
— Как это может быть?!
— Нарочно. Чтоб уйти из одиночки. Он же не знал, что хирурга увозят.
— Ну, а… потом? Ведь ваша опухоль быстро росла?
— Да, прямо-таки от утра до вечера, серьЈзно… Потом дней через пять
привезли с другого лагпункта другого хирурга, немца, Карла ФЈдоровича.
Во-от… Ну, он осмотрелся на новом месте и ещЈ через денЈк сделал мне
операцию. Но никаких этих слов: “злокачественная опухоль”, “метастазы” —
никто мне не говорил. Я их и не знал.
— Но биопсию он послал?
— Я тогда ничего не знал, никакой биопсии. Я лежал после операции, на
мне — мешочки с песком. К концу недели стал учиться спускать ногу с
кровати, стоять — вдруг собирают из лагеря ещЈ этап, человек семьсот,
называется “бунтарей”. И в этот этап попадает мой смирнейший Карл ФЈдорович.