Донцова пришла к выводу: спасение возможно
только одно — путЈм кастрации. Больная, всего лишь лет сорока, заплакала.
Дали ей поплакать несколько минут. “Да ведь это конец жизни!.. Да ведь меня
муж бросит…”
— А вы мужу и не говорите, что за операция! — втолковывала ей Людмила
Афанасьевна.– Как он узнает? Он никогда и не узнает. В ваших силах это
скрыть.
Поставленная спасать жизнь, именно жизнь — и в их клинике почти всегда
шло о жизни, о меньшем не шло,–Людмила Афанасьевна непреклонно считала, что
всякий ущерб оправдан, если спасается жизнь.
Но сегодня, как ни кружилась она по клинике, что-то мешало весь день еЈ
уверенности, ответственности и властности.
Была ли это ясно ощущаемая боль в области желудка у неЈ самой?
Некоторые дни она не чувствовала еЈ, некоторые дни слабей, сегодня —
сильней. Если б она не была онкологом, она бы не придала значения этой боли
или, напротив, бесстрашно пошла бы на исследования. Но слишком хорошо она
знала эту ниточку, чтобы отмотать первый виток: сказать родным, сказать
товарищам по работе. Сама-то для себя она пробавлялась русским авосем: а
может обойдЈтся? а может только нервное ощущение?
Нет, не это, ещЈ другое мешало ей весь день, как будто она занозилась.
Это было смутно, но настойчиво. Наконец теперь, придя в свой уголок к столу
и коснувшись этой папки “Лучевая болезнь”, подмеченной доглядчивым
Костоглотовым, она поняла, что весь день не только взволнована, но уязвлена
спором с ним о праве лечить.
Она ещЈ слышала его фразу: лет двадцать назад вы облучали какого-нибудь
Костоглотова, который умолял вас не облучать, но вы же не знали о лучевой
болезни!
Она действительно должна была скоро делать сообщение в обществе
рентгенологов на тему: “О поздних лучевых изменениях”. Почти то самое, в чЈм
упрекал еЈ Костоглотов.
Лишь совсем недавно, год-два, как у неЈ и у других рентгенологов-
здесь, и в Москве, и в Баку-стали появляться эти случаи, не сразу понятые.
Возникло подозрение. Потом догадка. Об этом стали писать друг другу письма,
говорили — пока не в докладах, а в перерывах между докладами. Тут кто-то
прочЈл реферат по американским журналам — назревало что-то похожее и у
американцев. А случаи нарастали, ещЈ и ещЈ приходили больные с жалобами — и
вдруг это всЈ получило одно название: “Поздние лучевые изменения”, и настало
время говорить о них с кафедр и что-то решать.
Смысл был тот, что рентгеновские лечения, благополучно, успешно или
даже блистательно закончившиеся десять и пятнадцать {65} лет тому назад
дачею крупных доз облучения,– выявлялись теперь в облучЈнных местах
неожиданными разрушениями и искажениями.
Не обидно было, или во всяком случае оправдано, если те давние
облучения проводились по поводу злокачественных опухолей.