— хотела улыбнуться Гангарт,
но получилось жалостно.
— Ладно, Верочка, если так, следующий раз введЈм ему полную, десять
миллиграмм,– в своей убыстрЈнной манере, когда слова только время отнимают,
протолкнула Людмила Афанасьевна и писала письмо фельдшеру.
— А Костоглотов? — тихо спросила Гангарт уже от двери.
— Был бой, но он разбит и покорился! — усмехнулась Людмила
Афанасьевна и опять почувствовала от выпыха усмешки, как резнуло еЈ около
желудка. Она даже захотела сейчас и пожаловаться Вере, ей первой, подняла на
неЈ прищуренные глаза, но в полутЈмной глубине комнаты увидела еЈ как
собравшуюся в театр — в выходном платьи, на высоких каблуках.
И решила — до другого раза.
Все ушли, а она сидела. Совсем было ей неполезно и полчаса лишних
проводить в этих помещениях, ежедневно облучаемых, но вот так всЈ цеплялось.
Всякий раз к отпуску она была бледно-сера, а лейкоциты еЈ, монотонно
падающие весь год, снижались до двух тысяч, как преступно было бы довести
какого-нибудь больного. Три желудка в день полагалось смотреть рентгенологу
по нормам, а она ведь смотрела по десять в день, а в войну и по двадцать
пять. И перед отпуском ей самой было в пору переливать кровь. И за отпуск не
восстанавливалось утерянное за год.
Но повелительная инерция работы не легко отпускала еЈ. К концу каждого
дня она с досадой видела, что опять не успела. И сейчас между делами она
снова задумалась о жестоком случае Сибгатова и записала, о чЈм
посоветоваться при встрече на обществе с доктором Орещенковым. Как она ввела
в работу своих ординаторов, так и еЈ когда-то до войны вводил за руку,
осторожно направлял и передал ей вкус кругозора доктор Орещенков.–
“Никогда, Людочка, не специализируйтесь до сушЈной воблы! — предупреждал
он.– Пусть весь мир течЈт к специализации, а вы держитесь за своЈ — одной
рукой за рентгенодиагностику, другой за рентгенотерапию! Будьте хоть
последней такой — но такой!” И он всЈ ещЈ был жив, и тут же в городе.
Уже лампу потушив, она от двери вернулась и записала дело на завтра.
Уже надев своЈ синее не новое пальто, она ещЈ свернула к кабинету главврача
— но он был заперт.
Наконец, она сошла со ступенек между тополями, шла по аллейкам
медицинского городка, но в мыслях оставалась вся в работе и даже не пыталась
и не хотела выйти из них. Погода была никакая — она не заметила, какая. А
ещЈ не сумерки. На аллейках встречались многие незнакомые лица, но в Людмиле
Афанасьевне и здесь не пробудилось естественное женское внимание — кто из
встречных во что одет, что на голове, что на ногах. Она шла с присобранными
{68} бровями и на всех этих людей остро поглядывала, как бы прозревая
локализацию тех возможных опухолей, которые в людях этих ещЈ сегодня не дают
себе знать, но могут выявиться завтра.