На обход они приходили обычно втроЈм-вчетвером: Лев Леонидович, она и
ординаторы. Но несколько дней назад Лев Леонидович уехал в Москву на семинар
по операциям грудной клетки. Она же в субботу вошла в мужскую верхнюю палату
почему-то совсем одна — без лечащего и даже без сестры.
Даже не вошла, а тихо стала в дверном проЈме и прикачнулась к косяку.
Это было движение девичье. Совсем молодая девушка может так прислониться,
зная, что это мило выглядит, что это лучше, чем стоять с ровной спиной,
ровными плечами, прямой головой.
Она стала так и задумчиво наблюдала за ДЈминой игрой. ДЈма, вытянув по
кровати больную ногу, а здоровую калачиком подвернув,– на неЈ, как на
столик, положил книгу, а над книгой строил что-то из четырЈх длинных
карандашей, держа их обеими руками. Он рассматривал эту фигуру и долго б
так, но его окликнули. Он поднял голову и свЈл растопыренные карандаши.
— Что это ты, ДЈма, строишь? — печально спросила Евгения Устиновна.
— Теорему! — бодро ответил он, громче нужного. Так они сказали, но
внимательно смотрели друг на друга, и ясно было, что не в этих словах дело.
— Ведь время уходит,– пояснил ДЈма, но не так бодро и не так громко.
Она кивнула.
Помолчала, всЈ так же прислонЈнная к косяку — нет, не по-девичьи, а от
усталости.
— А дай-ка я тебя посмотрю.
Всегда рассудительный, ДЈма возразил оживлЈнней обычного:
— Вчера Людмила Афанасьевна смотрела! Сказала — ещЈ будем облучать!
Евгения Устиновна кивала. Какое-то печальное изящество было в ней. {80}
— Вот и хорошо. А я всЈ-таки посмотрю.
ДЈма нахмурился. Он отложил стереометрию, подтянулся по кровати, давая
место, и оголил больную ногу до колена.
Евгения Устиновна присела рядом. Она без усилий вскинула рукава халата
и платья почти до локтей. Тонкие гибкие руки еЈ стали двигаться по ДЈминой
ноге как два живых существа.
— Больно? Больно? — только спрашивала она.
— Есть. Есть,– подтверждал он, всЈ сильнее хмурясь.
— Ночью чувствуешь ногу?
— Да… Но Людмила Афанасьевна-Евгения Устиновна ещЈ покивала
понимающей головой и потрепала по плечу.
— Хорошо, дружок. Облучайся.
И ещЈ они посмотрели в глаза друг другу.
В палате стало совсем тихо, и каждое их слово слышно.
А Евгения Устиновна поднялась и обернулась. Там, у печи, должен был
лежать Прошка, но он вчера вечером перелЈг к окну (хотя и была примета, что
не надо ложиться на койку того, кто ушЈл умирать). А кровать у печи теперь
занимал невысокий тихий белобрысый Генрих Федерау, не совсем новичок для
палаты, потому что уже три дня он лежал на лестнице. Сейчас он встал,
опустил руки по швам и смотрел на Евгению Устиновну приветливо и
почтительно. Ростом он был ниже еЈ.
Он был совсем здоров! У него нигде ничего не болело! Первой операцией
его вполне излечили.