И если он явился опять в раковый корпус, то не с
жалобой, а из аккуратности: написано было в справке — прибыть на проверку
1-го февраля 1955 года. И издалека, с трудными дорогами и пересадками, он
явился не 31-го января и не 2-го февраля, а с той точностью, с какой луна
является на назначенные ей затмения.
Его же опять положили зачем-то в стационар.
Сегодня он очень надеялся, что его отпустят.
Подошла высокая сухая Мария с изгасшими глазами. Она несла полотенце.
Евгения Устиновна протЈрла руки, подняла их, всЈ так же открытые до локтей,
и в такой же полной тишине долго делала накатывающие движения пальцами на
шее у Федерау, и, велев расстегнуться, ещЈ во впадинах у ключиц и ещЈ под
мышками. Наконец сказала:
— ВсЈ хорошо, Федерау. ВсЈ у вас очень хорошо. Он осветился, как
награждЈнный.
— ВсЈ хорошо,– тянула она ласково, и опять накатывала у него под
нижней челюстью.– ЕщЈ маленькую операцию сделаем — и всЈ.
— Как? — осунулся Федерау.– Зачем же, если всЈ хорошо, Евгения
Устиновна?
— А чтоб ещЈ было лучше,– бледно улыбнулась она.
— Здесь? — показал он режущим движением ладони по шее наискосок.
Выражение его мягкого лица стало просительное. У него были бледно-белесые
реденькие волосы, белесые брови. {81}
— Здесь. Да не беспокойтесь, у вас ничего не запущено. Давайте
готовить вас на этот вторник.– (Мария записала.) -А к концу февраля поедете
домой и чтоб уж к нам не возвращаться.
— И опять будет “проверка”? — пробовал улыбнуться Федерау, но не
получилось.
— Ну разве что проверка,– улыбнулась в извинение она. Чем она могла
подкрепить его, кроме своей утомлЈнной улыбки?
И оставив его стоять, а потом сесть и думать, она пошла дальше по
комнате. По пути ещЈ чуть улыбнулась Ахмаджану (она его резала в паху три
недели назад) — и остановилась у Ефрема.
Он уже ждал еЈ, книжку синюю сбросив рядом. С широкой головой, с
непомерно утолщЈнной, обинтованной шеей и в плечах широкий, а с ногами
поджатыми, он полусидел в кровати каким-то неправдоподобным коротышкой. Он
смотрел на неЈ исподлобья, ожидая удара.
Она облокотилась о спинку его кровати и два пальца держала у губ, как
бы курила.
— Ну, как настроение, Поддуев?
Только и было болтать, что о настроении! Ей поговорить и уйти, ей номер
отбыть.
— Резать — надоело,– высказал Ефрем. Она подняла бровь, будто
удивилась, что резать — может надоесть.
Ничего не говорила.
И он уже сказал довольно.
Они молчали, как в размолвке. Как перед разлукой.
— Ведь опять же по тому месту? — даже не спросил, а сам сказал Ефрем.
(Он хотел выразить: как же вы раньше резали? Что ж вы думали? Но
никогда не щадивший никаких начальников, всем лепивший в лицо, Евгению
Устиновну он поберЈг.